Я присел на корточки рядом с носилками и дотронулся пальцами до основания черепа.

— Здесь лучше не задерживаться, — произнес Тёрло. — Пойдемте.

— Он вовсе не утонул. Глядите.

Сзади на шее, у основания черепа, я обнаружил рану. Мужчину убили ножом, и лезвие вошло в мозг снизу вверх. Если кровь и была, ее смыло водой.

— У вас зоркий глаз, сэр, — заметил Тёрло. — А теперь идемте, да поскорее.

Убийца явно знал свое дело, рассудил я, и он воспользовался тем же методом, что и человек, расправившийся с Лейном. И опять связанные большие пальцы. Я заметил кое-что еще — ряд из четырех булавок, воткнутых в воротник камзола так глубоко, что видны были только головки.

Тёрло глядел на толпу. Наконец терпение у него лопнуло.

— Оставайтесь здесь сколько хотите, сэр, на свой страх и риск. Вы двое, возьмитесь за дроги спереди, а остальные — сзади. Мы спускаемся на пристань.

Пока мы переходили через мост, шли к пристани и грузили носилки на баржу, никто не произнес ни слова. Зеваки держались в стороне. Как только мы пересекли мост, они по одному отстали.

Мы с Тёрло сели на корме под навесом.

— Прошу прощения, сэр, — проговорил он. — Но когда собирается толпа, наступает момент, после которого надо уходить, иначе дело кончится дракой.

— Вы правы, — согласился я. — Нет смысла с ними препираться. — Гребцы вывели баржу из гавани. — Жаль, что мы не знаем, кто он, — продолжил я. — Наверняка у него здесь есть знакомые.

— Очень даже знаем.

Солдаты с носилками разворачивались, и баржа чуть качнулась.

— Как так?

— Все написано у меня в отчете, — произнес Тёрло с таким видом, будто я виноват в том, что мне этот документ не показывали. — В Библии указано имя. Чернила расплылись, но буквы разобрать можно: Джеремайя Снейд.

Снейд. Фамилия показалась мне смутно знакомой, причем искать следовало где-то среди моих детских воспоминаний.

— О связанных пальцах вы тоже упомянули в отчете? — вдруг насторожившись, спросил я.

— Ну разумеется.

— Кому вы доложили о трупе?

— Своему капитану. А потом меня вызвал господин Уильямсон.

Глава 15

К тому времени как я вернулся в Челси, в нашу комнату на ферме Ральстонов, уже стемнело. Ночи постепенно удлинялись, и неудобства жизни вдали от Лондона становились все более ощутимы. На дорогах опасно. После наступления темноты лодочники не решаются заплывать так далеко вверх по течению. А те, что посмелее, требуют соответствующей платы за свою храбрость.

Бо́льшая часть дня ушла на то, чтобы доставить тело в Уайтхолл и поместить его в подвале Скотленд-Ярда. Будь Уильямсон на месте, когда наша баржа причалила возле Уайтхолла, мы бы управились раза в два быстрее.

В Челси отец дремал у кухонного очага.

Госпожа Ральстон кивнула в его сторону:

— Он сегодня не в себе.

Я пожал плечами. Батюшка уже больше пяти лет как не в себе.

— Только посмотрите, как он дергается. Вдобавок весь день трещал без умолку как сорока.

— Он стар, госпожа. Без сомнения, нас когда-нибудь постигнет та же судьба. Если нам повезет дожить до его лет.

— Некоторое время назад он плакал. Господин Ральстон говорит, у него из-за этих рыданий даже аппетит пропал.

— Печально слышать, — произнес я.

— А еще он все рассказывал о том, как шел в Уайтхолл вместе с вами. Говорил, это было зимой, когда Темза замерзла.

«О нет, — пронеслось у меня в голове. — Только не это».

— Кто-то плакал навзрыд, говорил старик, и от этого вы тоже расплакались.

«Да, — подумал я. — Этого дня мне не забыть». Я будто снова стал ребенком. Отец вел меня за руку, и мы шли к Уайтхоллу. Серое небо казалось пятнистым, будто кусок залежалого мяса на прилавке у мясника. Было тихо — помню только жалобные крики чаек, звуки шагов, позвякивание сбруи и низкие рокочущие голоса, напоминавшие далекие раскаты грома.

— И все это время старик прямо-таки захлебывался от рыданий, — продолжила госпожа Ральстон. — В приличном доме подобные вещи создают определенные неудобства.

Мне захотелось ответить: «В этой истории приятного мало, и ничего удивительного, что она до сих пор причиняет людям неудобства».

Уайтхолл охраняло много солдат — и конных, и пеших. Чем ближе мы подходили ко дворцу, тем плотнее становился людской поток. Но это была не веселая толпа горожан в праздничный день, и не шумная, буйная компания крушивших все вокруг подмастерьев, и даже не серьезная паства, слушавшая проповедника.

А госпожа Ральстон в своем праведном гневе распалялась все сильнее и сильнее:

— Вот что я вам скажу, сэр: терпение моего мужа иссякло. Именно так он мне и заявил. Порядочность порядочностью, но он всего лишь человек из плоти и крови, и всему есть предел. — Хозяйка фыркнула. — Особенно учитывая, что старик — не его плоть и кровь.

Я понимал, что в подобных ситуациях госпожа Ральстон всего лишь прикрывается мнением господина Ральстона.

Я заметил:

— Обычно батюшка ведет себя смирно. Сейчас я отведу его наверх.

Но госпожа Ральстон еще не договорила. Она отвела меня в сторону от очага:

— Днем он молился вслух прямо посреди сада. С непокрытой головой, без верхней одежды. А ведь шел дождь.

— Порой отцу изменяет разум. Однако его причуды безобидны.

— Не уверена. — Госпожа Ральстон заговорила еще тише: — И если бы ваш батюшка только молился! Старик говорил такое, что впору было бы обвинить его в государственной измене. В моем доме вольнодумных речей не потерплю. Сами знаете, как быстро расходится молва. Жаль с вами расставаться, но господин Ральстон говорит: если так и дальше пойдет, придется вам обоим поискать себе другое жилье.

Хозяйка вовсе ни о чем не жалела. Скорее всего, она лишь искала предлога избавиться от нас. После Пожара даже на таком расстоянии от Лондона трудно найти крышу над головой, а значит, с нового жильца можно будет брать подороже.

Я разбудил отца, вывел его из дома, чтобы он справил нужду, а затем помог батюшке подняться по крутой лестнице в нашу общую комнату.

Движение и свежий воздух на некоторое время взбодрили старика.

— Вавилон, — бормотал он, карабкаясь вверх и тяжело опираясь на перила. На каждой ступеньке он произносил новое название: — Персия, Греция, Рим.

— Да, отец. — Мне и раньше часто приходилось слышать эти слова. — Помолчите, а то запыхаетесь.

— И вот наконец