Тибби согласился поучаствовать в беседе. У него тоже было множество дел — он как раз собирался получить стипендию для обучения в Оксфорде. Студенты разъехались, так что кандидатов разместили в различных колледжах и кормили в университетской столовой. Тибби умел чувствовать красоту, и к тому же это был новый для него опыт, поэтому он описал свое тамошнее пребывание самыми яркими красками. Величественный древний университет, весь пропитанный богатством западных стран, которым он служил тысячу лет, сразу же понравился мальчику: это было то, что он мог понять, и он понял его еще лучше, потому что университет был пуст. Оксфорд — это… Оксфорд, а не просто помещения для пребывания в нем юношей, как Кембридж. Возможно, Оксфорд требует, чтобы обитатели любили его, а не друг друга. Во всяком случае, именно это почувствовал Тибби. Сестры отправили его туда, чтобы он подружился с кем-нибудь, ибо знали, что учится Тибби с капризами, из-за чего плохо сходится с другими ребятами и преподавателями. Но Тибби ни с кем не познакомился. Оксфорд остался для него безлюдным, и в его жизнь вошли не яркие воспоминания, а цветовая гамма.

Маргарет с удовольствием слушала, как разговаривают сестра и брат. Обычно они не слишком ладили. Некоторое время она следила за их беседой, чувствуя себя благодушной пожилой дамой. Потом, что-то вспомнив, вмешалась в разговор:

— Хелен, я говорила тебе о бедняжке миссис Уилкокс, об этой печальной истории?

— Да.

— Я получила письмо от ее сына. Он разбирался с наследством и спрашивал меня, не собиралась ли его матушка что-нибудь мне оставить. По-моему, это было очень мило с его стороны, если учесть, что мы так недолго были с ней знакомы. Я сказала, что однажды она собиралась сделать мне рождественский подарок, но потом мы обе об этом забыли.

— Надеюсь, Чарльз понял намек.

— Да, то есть ее муж написал мне позже: поблагодарил за то, что я была к ней добра, и подарил ее серебряный флакон для нюхательной соли. Тебе не кажется, что он был слишком щедр? Мне его поступок очень понравился. Он надеется, что наше знакомство на этом не закончится, что мы с тобой как-нибудь приедем навестить Иви. Мне нравится мистер Уилкокс. Он вновь принялся за работу — что-то связанное с резиной, какой-то крупный бизнес. Кажется, он открывает новое предприятие. Чарльз в нем тоже участвует. Чарльз женат — хорошенькое милое создание, но, кажется, не слишком умна. Они снимали квартиру, но сейчас переехали в собственный дом.

Выдержав приличествующую паузу, Хелен продолжила рассказ о Штеттине. Как быстро меняется ситуация! В июне случился кризис, даже в ноябре она еще краснела и смущалась, а теперь, в январе, вся ее любовь совершенно забылась. Оглядываясь на прошедшие полгода, Маргарет осознавала хаотическую природу нашей обычной жизни и ее отличие от той упорядоченной последовательности, которую сочиняют историки. Реальная жизнь полна ложных подсказок и указаний, которые ни к чему не ведут. Бесконечными усилиями и переживаниями мы подталкиваем себя к решающему моменту, который так и не наступает. Самая успешная карьера демонстрирует столько потраченных сил, что ими можно было бы сдвинуть горы, а самая неудачная бывает не у того, кто в нужный момент оказался неготовым, а у того, кто подготовился, но никому не понадобился. О трагедиях такого рода наша национальная мораль, как и положено, молчит. Предполагается, что готовность к борьбе с опасностями сама по себе благо и что люди, как и нации, делаются лучше, если идут по жизни во всеоружии. Трагедия такой готовности почти не исследовалась, разве только греками. Жизнь и вправду опасна, но не так, как нас хочет в этом уверить наша мораль. Жизнь и впрямь неуправляема, но сущность ее не в борьбе. Она неуправляема, потому что представляет собою роман и сущность ее — романтическая красота. И Маргарет надеялась, что в будущем станет не более, а менее осторожной, чем в прошлом.

Прошло более двух лет. Семейство Шлегелей продолжало вести жизнь с непринужденностью людей культурных, но отнюдь не плебеев, все так же ловко плавая в серых лондонских волнах. Мелькали концерты и пьесы, деньги тратились и появлялись снова, репутации зарабатывались и утрачивались, и сам город, символ их жизни, вздымался и падал вниз в постоянном потоке, а раскинувшееся широко мелководье омывало холмы Суррея и поля Хартфордшира. Поднялось знаменитое здание, но оно было обречено. Сегодня преобразился Уайтхолл: завтра он станет поворотом Риджент-стрит. От месяца к месяцу на улицах все сильнее пахло бензином, их все труднее становилось переходить, люди едва могли расслышать друг друга, они вдыхали все меньше кислорода, видели меньше неба. Природа отступила: в середине лета опадали листья, мутное солнце красиво светило сквозь прокопченный воздух.

Ругать Лондон уже немодно. Земля как предмет художественного культа ушла в прошлое, и литература ближайшего будущего скорее всего не станет описывать деревню, а найдет вдохновение в городе. Такую реакцию можно понять. Публике, пожалуй, довелось слишком много услышать о Пане и природных силах, так что теперь эти темы кажутся викторианскими, Лондон же принадлежит эпохе Георгов. И тем, кто искренне ратует за землю, возможно, придется прождать много лет, пока маятник вновь качнется в их сторону. Конечно, Лондон завораживает. Он представляется серым вибрирующим пространством, умствующим без цели и воспламеняющимся без любви; духом, который успевает измениться, прежде чем его внесут в анналы истории; сердцем, которое, несомненно, бьется, но лишено пульса человечности. Лондон ни на что не похож: природа при всей ее жестокости оказывается нам ближе, чем эти людские толпы. Друга мы понимаем: земля нам ясна — из нее мы вышли и в нее вернемся. Но кто может объяснить Вестминстер-Бридж-роуд или Ливерпуль-стрит утром — когда город вдыхает — или те же улицы вечером — когда город выдыхает свой разряженный воздух? В отчаянии мы тянемся туда, за туман, за далекие звезды, обшариваем вселенскую пустоту, придавая ей человеческий облик и пытаясь оправдать это чудовище. Лондон имеет религиозный потенциал — но не той благопристойной религии, которая принадлежит богословам, а религии грубой, антропоморфной. Да, это постоянное течение можно вынести, если кто-то, такой же как мы — а не напыщенный и не жалкий, — заботится о нас там, в небе.

Лондонцы редко понимают свой город, пока тот не сорвет их с якоря, вот и глаза Маргарет открылись только тогда, когда истек срок аренды дома на Уикем-плейс. Она всегда знала, что рано или поздно аренда закончится, но по-настоящему поняла происходящее только за девять месяцев до этого срока. Неожиданно дом стал вызывать у нее особые чувства. Он был свидетелем стольких счастливых дней. Почему ему суждено исчезнуть? Впервые она заметила поспешно возведенные дома на улицах города и услышала торопливую речь его жителей — обрезанные слова, рваные фразы, краткие выражения одобрения или недовольства. С каждым месяцем все вокруг становилось чуть энергичнее, но для чего? Население росло, но что за люди рождались? Тот миллионер, которому принадлежал Уикем-плейс, возжелал построить на его месте вавилонские апартаменты, но какое он имел право бередить столь большой кусок подрагивающего желе? Он не был глупцом — Маргарет слышала, как он разоблачал социализм, — но истинное понимание начиналось там, где заканчивался его интеллект, и казалось, что таково положение дел с большинством миллионеров. Какое право имеют эти люди?.. Но Маргарет заставила себя остановиться. Так и с ума сойти не долго. Слава Богу, у нее тоже есть деньги и она может купить новый дом.