— Я поговорил с аудитором вице-королевской счётной палаты, литературные предпочтения которого вогнали бы в краску и заставили раскаяться самого Люцифера. Он говорит, что де Сото — предприимчивый делец, торговец людьми. Покупает и продаёт работников. Он имеет дело с осуждёнными, безземельными индейцами, незадачливыми метисами, несостоятельными должниками, с отдельными людьми, семьями или целыми группами, причём зачастую де Сото сам доводит их своими махинациями до разорения, чтобы потом хорошенько нажиться. Это он заключил контракт на поставку рабочей силы — тысяч индейцев! — для строительства туннеля. Даже с учётом того, что для получения контракта ему пришлось рассовать взятки по карманам половины городских чиновников, де Сото всё равно заработал кучу денег. Зачем ему выдвигать обвинение против дона Хулио, я не знаю, но могу догадаться.

— Дон Хулио обвинил этого типа в том, что он поставлял на строительство некачественные материалы и плохих работников, что и послужило причиной обрушения, — предположил Матео.

— Не совсем так, хотя де Сото и впрямь договорился о поставке неквалифицированной рабочей силы. К снабжению строительными материалами этот человек, кажется, отношения не имел. Сдаётся мне, что он просто оказывает услугу Рамону де Альва.

— А какое отношение тот имеет к де Сото?

— Мигель — его зять. Как и Мартин де Сото, который, кстати, поставлял крепёжную древесину и материалы для кирпичей.

— А какое участие в строительстве принимал сам де Альва?

— Никакого — во всяком случае, на первый взгляд. По-видимому, он всего лишь управляющий делами дона Диего Велеса, маркиза де ла Марша.

Последний был дядей Елены, но, хотя я без колебаний показал Матео тайный список святой инквизиции, секрет своей любви я бы не раскрыл ему и под пыткой.

— Похоже, де Альва основательно обогатился на этом сам и обогатил маркиза. Аудитор говорит, что, если в каком-то деле замешаны де Сото, там непременно оказывается и де Альва.

— Твой тайный враг и твоё проклятие.

— Да, но теперь мой гонитель стал и врагом дона Хулио. Дон Хулио уверен, что туннель обрушился потому, что строители не следовали его указаниям, причём руководители работ не только исказили первоначальный проект, но и разворовали отпущенные средства, использовав вместо качественных строительных материалов самые дешёвые. Но ему трудно это доказать.

— Однако дон Хулио обвиняет тех, кто так или иначе совершал махинации. Мигель де Сото, видимо, содрал с городских властей плату за вдесятеро большее число работников, чем действительно нанял, а его зятёк наверняка поставил лишь половину того кирпича и древесины, за который ему заплатили. Все жульничали и воровали, кто больше, кто меньше, но когда туннель начал разваливаться и кому-то нужно было в конце концов отвечать, эти жулики решили: кто подойдёт на роль козла отпущения лучше, чем выкрест? Уж чего проще: ославить этого достойного человека тайным иудеем, чтобы он сгинул в застенках святой инквизиции, и вся афера с туннелем будет забыта.

— Ты должен сделать что-нибудь, чтобы помочь дону Хулио, — сказал я.

— К сожалению, это не тот вопрос, который я мог бы решить с помощью меча. Обвинение уже выдвинуто, и убийство де Сото его не устранит — напротив, это может возбудить против дона Хулио ещё большие подозрения. Но вот сообщить нашему другу об этом обвинении, предупредить его, чтобы он был готов к защите, необходимо.

— И как нам это сделать? Может, сказать ему, что мы с тобой теперь мастера-печатники, работающие на святую инквизицию?

Матео, однако, не нашёл в этой шутке ничего смешного.

— Вспомни, Кристо, как в отрочестве тебе приходилось зарабатывать на хлеб насущный, рассказывая на улицах Веракруса жалостливые истории и всяческие небылицы. Солгать другу, тем паче для его же блага, не должно быть трудным для lépero.

— Я расскажу ему, что якобы проходил мимо резиденции святой инквизиции и случайно нашёл на улице этот список, который, очевидно, кто-то обронил.

— Превосходно. Эта выдумка ещё глупее, чем всё, что я от тебя слышал. — Матео зевнул и потянулся. — Да, кстати, помнишь я хотел потолковать с нашим приятелем де Альвой? По-моему, уже пора.

— И как ты, интересно, собираешься заставить его сказать нам правду?

— Да очень просто. Мы похитим его. И подвергнем пыткам.

Дон Хулио внимательно изучил список и поднял голову.

— Кристо, ты и впрямь нашёл этот документ на улице? Ты готов поклясться мне в этом на могиле своей благочестивой матери?

— Несомненно, дон Хулио.

Он бросил список в камин и, когда тот сгорел, тщательно разворошил пепел.

— Пусть тебя это не беспокоит. Меня пытались обвинить уже дважды, и ничего у них оба раза не вышло. Святая инквизиция будет проводить расследование, а на это уйдут годы.

— И мы ничего не можем поделать?

— Можешь помолиться. Не за меня, а за туннель. Если туннель рухнет снова, начнётся настоящее состязание, и уж не знаю, кто окажется первым — вице-король, который захочет меня повесить, или святая инквизиция, стремящаяся отправить меня на костёр.

Я был очень занят, ибо печатал одновременно как по заданию святой инквизиции Index librorum prohibitorium, так и книги из этого списка. Поэтому я предоставил Матео разрабатывать план похищения Рамона де Альвы. С учётом того, что наш враг мало того что считался прославленным фехтовальщиком, но вдобавок ещё редко выходил из дома без сопровождения слуг, этот план должен был быть достоин отваги Сида Кампеадора и гения Макиавелли.

Заработавшись однажды допоздна в печатной мастерской, я услышал, как что-то упало у задней двери. Предыдущий владелец, да упокоится он с миром, проделал в двери прорезь, чтобы купцы могли оставлять заказы, когда лавка была закрыта.

Хотя у меня не было намерения заниматься заказами, я всё-таки подошёл посмотреть и обнаружил на полу пакет. Я развернул его и увидел внутри сборник написанных от руки стихов и записку.

Сеньор печатник!

Ваш предшественник иногда печатал и продавал мои сочинения, а выручку направлял на угощение бедняков в дни церковных праздников. Если Вы не против поступать так же, распоряжайтесь этими стихами по своему усмотрению.

Одинокий Поэт

Записка была написана изящным почерком, как и стихи, которые, надо признаться, тронули моё сердце — и, по правде сказать, мой реnе. Я с удовольствием перечитывал их снова и снова. Я бы не назвал эти стихи deshonestos, ибо этим словом в моём понимании следовало именовать книги, где описывалось совокупление с животными и тому подобная мерзость. Однако, хотя стихи, попавшие ко мне сквозь прорезь в задней двери, и не носили столь скандального характера, они всё равно относились к категории запретных творений, поскольку в них откровенно описывались вся сила и страсть отношений между мужчиной и женщиной и воспевалась подлинная чувственность, а не та принятая на Аламеде игра в любовь, когда женщины, изображая безумную любовь, при этом тщательно подсчитывают каждый песо в вашем кошельке и учитывают каждую ветвь родословного древа кавалера.