— Ия буду только рада тому, что это достойное селение избавится от женоподобных мужчин и вернётся век амазонок.

Схватив меч, Лауренсия собирает вокруг себя односельчанок и призывает их забрать скот и освободить Фрондосо, прежде чем командор убьёт его. Одной из женщин она говорит:

— Когда во мне просыпается храбрость, нам не нужен Сид...

Женщины разбивают ворота замка и захватывают его штурмом как раз в тот момент, когда командор собрался повесить Фрондосо. Деревенские мужчины тоже берутся за оружие, но одна женщина говорит:

— Только женщины знают, как отомстить. Мы выпьем кровь врага.

Хасинта, девушка, обесчещенная командором, призывает:

— Давайте пронзим его труп нашими пиками.

Фрондосо заявляет:

— Я не буду считать себя отомщённым, пока не вырву из него душу.

Женщины нападают на командора и его людей.

— О милые подруги, окрасим же свои мечи их гнусной кровью! — взывает Лауренсия.

Де Веге хватило литературной смелости вложить мечи в руки женщин. По моему разумению, именно по этой причине публике, состоявшей в основном из мужчин, спектакль не слишком понравился.

Ещё один важный нравственный аспект пьесы заключался в том, что, восстановив справедливость, сельские жители продолжали стойко держаться вместе и тогда, когда за убийство командора предстали перед судом короля Фердинанда и королевы Изабеллы. Как ни пытались вызнать у них, кто именно прервал жизнь знатного дворянина, все крестьяне как один заявляли: Овечий Источник. Деревня сама осуществила правосудие, и её жители считали, что если они в чём-то виновны, то отвечать должны все, всем миром.

Поняв, что в данном случае ничего поделать нельзя, король и королева оставляют убийство командора без наказания.

Судя по тому, как мало билетов было продано на это представление, горожан пьеса не взволновала.

Мысль о том, чтобы поставить комедию, не давала мне покоя с тех пор, как я стал тайно печатать запрещённые пьесы, однако в первую очередь меня беспокоило, как отреагирует на это Матео. Он наверняка захочет, чтобы мы поставили какую-нибудь дурацкую историю об hombria. А мне вовсе не улыбалось битый час смотреть, как на сцене достойный испанец убивает английского пирата, который изнасиловал его жену...

Впрочем, я поставил бы пьесу, сочинённую самим Вельзевулом, лишь бы это принесло барыши. Вся беда была в том, что помимо художественных недостатков пьесы, сочинённые Матео, имели и ещё один, гораздо более существенный: попытки их сценического воплощения в денежном отношении всегда оборачивались крахом.

В ту ночь я вернулся домой, тщетно пытаясь отогнать мысль о постановке пьесы, которая принесла бы нам хорошую прибыль и вместе с тем не настроила бы против нас святую инквизицию. Не находя покоя, я схватил «Историю Римской империи» и стал читать книгу при свете свечи, вдыхая «ароматы» из находившейся внизу конюшни. По мере того как империя под властью дурных правителей всё больше и больше приходила в упадок, по мере того как рушились моральные основы, традиции, а с ними и сама структура римского общества, императоры и народ становились всё более падки на щекочущие нервы развлечения. Им уже было мало того, что гладиаторы на арене насмерть сражались друг с другом, теперь римляне устраивали битвы небольших армий и схватки людей с дикими зверями. Наиболее интересными и зрелищными из такого рода гладиаторских состязаний я нашёл морские баталии, когда арену заливали водой и сражения вели боевые корабли с гладиаторами на борту.

Засыпая, я думал о том, как можно затопить corral, сцену, на которой разворачивается действие комедии, и изобразить на ней водное сражение гладиаторов, если сама эта сцена занимает всего лишь небольшой участок между домами.

Я проснулся посреди ночи с ощущением того, что у меня уже есть затопленная водой арена.

Матео вернулся из Акапулько спустя две недели. Он был в плохом настроении и, как ни странно, без нового шрама, которому можно было бы дать женское имя.

— Пираты потопили манильский галеон. Только зря съездил.

— Матео, Матео, друг мой, мой товарищ по оружию, мне пришла в голову потрясающая идея!

— Небось опять собрался ловить рыбку в мутной воде?

— Ты почти догадался. Мы поставим комедию — на воде.

Матео выкатил глаза и выразительно постучал себя по макушке.

— Бастард, ты никак нанюхался того порошка йойотль, что похищает разум.

— Сразу видно, что ты плохо знаком с историей. Римляне, да будет тебе известно, иногда затопляли арену и ставили гладиаторские морские баталии с участием боевых кораблей.

— Так ты задумал поставить эту комедию в Риме? Может, Папа Римский разрешил тебе затопить собор Святого Петра?

— Amigo, неужели ты сомневаешься в моём гении? Лучше скажи, а не случалось ли тебе, оглядываясь по сторонам, заметить, что Мехико окружён водой — не говоря уже о дюжине лагун в самом городе и вокруг него?

— Ну-ка растолкуй, что за безумие на тебя нашло?

— Мы идём на огромнейший риск ради малой прибыли, печатая и продавая deshonesto пьесы и романы. Мне пришло в голову, что мы могли бы ставить собственные комедии и заработать на этом куда больше.

У Матео загорелись глаза.

— Я сам напишу пьесу! Английский пират насилует...

— Нет! Нет! Нет! Эту историю уже видели повсюду от Мадрида до Акапулько. Я придумал кое-что получше.

Рука Матео мигом потянулась к шпаге.

— Ты не хочешь, чтобы эту пьесу написал я? А кто же тогда?

— Ты, конечно ты, просто на другую тему, — заторопился я. — Скажи, какой самый великий момент в истории Новой Испании?

— Конкиста, конечно.

— Верно. А ведь кроме тех знаменитых лошадей, в потомство которых ты вкладываешь деньги, у Кортеса был ещё и флот из боевых кораблей. Поскольку Мехико, вернее, тогда ещё Теночтитлан, был расположен на острове с насыпной дорогой, защищать которую ацтекам не составляло большого труда, Кортесу пришлось напасть на город с воды. Он распорядился валить лес, распиливать стволы на доски и в результате построил и оснастил тринадцать небольших кораблей. Пока суда строились, Кортес привлёк восемь тысяч индейцев рыть канал, по которому суда могли пройти на озеро.

Матео, конечно, знал эту историю не хуже меня. Кортес разместил на каждом судне по двенадцать гребцов наряду с дюжиной арбалетчиков и мушкетёров, в целом примерно половину своей армии. Среди конкистадоров совсем не было гребцов, и Кортесу пришлось уговаривать всех, имевших хоть какой-то опыт мореплавания, сесть на вёсла.