– Боря, наших бьют!!! – чтобы «дотянуться» до богатырского мясорубочного «включателя», что есть мочи заорал Саван совершенно секретный, используемый руничами лишь для таких неординарных случаев, пароль-заклинание.

Коварный гном только сейчас понял, в какую страшную западню он сам себя загнал, но было поздно.

Услышав, что «наших бьют», Перебор, зарычал «Алярм! Порву гады!» и хрястнул кулачищем по столу с закусками, раскрошив дубовые брёвна в щепки. Опосля стола пришла очередь сломаться ближайшим к богатырю табуретам, барной стойке, деревянным перегородкам, сцене с визжащими на ней «стриптизёршами» и всему остальному, оказавшемуся на пути разъярённого Переборушки. В создавшейся панике и последовавшей за ней давке, был незаметно растоптан коварный гном и заметно покалечены его пресловутые «дочурки».

Смекнув, что добром это не кончится, оставленный без присмотра Савко, на четвереньках выполз из ходившего ходуном трактира и отполз от рушащегося здания на безопасное расстояние. Вскоре из дверей кабака шатающейся походкой вышел герой дня. Кони, бесновавшиеся у коновязи, не вынесли звериного вида богатыря, оборвали поводья и с громким ржаньем умчались по просеке к городу. Проводив лошадок налитыми кровью глазами, Перебор сделал несколько тяжёлых шагов к товарищу и упал плашмя на зелёную лужайку.

Полуразрушенное здание накренилось на бок и с жутким скрипом сложилось как карточный домик. В поднявшейся пыли Савко показалось, словно из здания выпорхнуло несколько бело-красных птиц, которые поспешно растворились среди деревьев, но он списал это видение на воспалённое хмелем сознание.

На этом иноземный «фастфуд» в дебрях рунийского леса скоропостижно завершил своё недолгое существование. Так бесславно провалилась первая попытка лорда Фосфора нейтрализовать рунийского народного богатыря.

Будут нынче знать поганые супостаты, как руничей-богатырей завлекать халявой и спаивать (жаль, что позднее некоторые руничи и не только богатыри, взялись применять этот опасный метод и в домашних условиях, и в басурманских заграницах, бравируя своими неандертальскими корнями).

А наши путники после всего пережитого забылись под открытым небом прямо на сырой земле в тяжёлом липком сне без сновидений. Хотя нет, Савко-блаженному приснилось или показалось что приснилось, словно над ними зависло что-то чёрное и крупное, словно беременный дракон. В ужасе открыв глаза, он взглянул в небо, где серебристым полумесяцем ярко блестело «волчье солнце» и едва сдержал готовый прорваться через сомкнутые зубы крик. Над ними, едва не касаясь верхушек деревьев, действительно медленно проплывало что-то бесшумное, огромное и чёрное, и у этого «чего-то» из «гузки», или по крайней мере из того места где у нормальных драконов гузка, торчала непереваренная лошадиная морда. Оцепенев от первобытного страха перед неизвестным, Савко закрыл глаза и зашептал всё подряд, наивно надеясь, что из его бессвязного шёпота сложится какая-нибудь спасительная молитва. И это сработало. Когда он вновь потихоньку приоткрыл сперва один, а затем и второй глаз, то поразившего его, и так воспалённое выпитым воображение, летучего чудовища уже не было. Ещё немного понаблюдав за воздушным пространством в пределах визуальной видимости, Савко успокоился (фу-у, всё-таки почудилось!) и вновь провалился в спасительный сон.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Ах, первое похмелье! Оно как привет из прошлого. Оно, понимаешь, как первая любовь, быстро не отпускает и долго потом не забывается. Так что, давайте опустим нелицеприятные подробности борьбы могучего юного организма с проникшей в него слоновьей дозой «зелёного змия», все эти извержения и прочая, и прочая, а сразу перенесёмся на сутки вперёд, когда уже пришёл в себя менее отравленный алкогольными токсинами Савко-«блаженный» и более-менее иссяк богатырь.

Превозмогая сильную головную боль, Савко сидел, положив пышущую жаром голову Перебора на колени, и обмахивал её листом лопуха. Из-за отсутствия поблизости водного источника другой терапии для товарища он предложить не мог, а оставлять друга в таком беспомощном состоянии, дабы сходить на поиски ручья не решался. Ведь в лесу было столько страшных плотоядных зверей, что если бы не отпугивающие их храпы и хрипы богатыря, им обоим пришлось бы совсем не сладко.

– Ох-ох-охонюшки! – до того неожиданно запричитал старческий голос за спиной военного советника, что он ненароком уронил бессознательную голову друга на землю.

Оглянувшись, Савко увидел сухонькую бабушку с приличной вязанкой хвороста на горбу.

– Что с вами? – с жалостью в голосе спросила бабушка, бросив на землю вязанку. – Как вы тут оказались касатики?

– Бабуль, никакие мы не касатики, а нормальные мужики, – поспешил откреститься от ярлыка, Савко. – Этот вот гражданин – богатырь рунийский, а я его военный советник. Форс-мажор тут у нас приключился.

– Никак перепились богатыри? – догадалась бабушка о беде «форс-мажорной».

– Есть немного, – не стал отнекиваться «блаженный» перед прозорливой пенсионеркой. – Заманили нас чужеземные маньяки в бордель бесовский, насилу отбились.

Бабушка порылась в развалинах «бордельного» трактира, понюхала там какие-то черепки и вернулась к товарищам.

– Правду, однако, глаголешь, добрый молодец, – сказала она Савану. – Погубить богатыря хотели ядом этиловым, вражины коварные. Повезло вам, что живы остались.

– Вот, а я о чём говорю, – многозначительно произнёс Савко. – Не по своей воле мы так нарезались, а по коварному принуждению.

– Я как погляжу, хлопчик-то совсем плох, на границе между Явью и Навью до сих пор, – не ускользнуло от неё, состояние пребывавшего в беспамятстве Перебора. – Надо подлечить богатыря.

– Нет, бабуся, спасибо, – запротестовал Савко. – Ему до летального финала как раз грамм сто не хватило.

– Да что ты, касатик, – утёрла старушка слезившиеся глаза. – Я не о «антинародной» медицине толкую, а о природной. Давай-ка я молодца возьму, а ты хвороста вязанку прихвати, и пойдёмте-ка ко мне в избушку, богатыря к жизни возвращать, реанимировать.

Не ожидая согласия «касатика», старушка общим весом кило эдак в пятьдесят, едва обхватила полуторацентнерного Переборушку и, рывком взвалив его себе на спину, поплелась по еле заметной тропинке в лесные заросли.

Очумев от увиденного, Савко ущипнул себя – не бредится ли ему до сих пор?! – затем, с трудом погрузив на себя старушкину вязанку, поспешил за престранным «божьим одуванчиком».

Где-то через полверсты (за которые Савко успел незаметно для старушки изрядно облегчить вязанку) их груженый караван подошёл к светлой берёзовой роще, в центре которой высился огромный раскидистый дуб. Шикарное дерево было обвито цепями, конечные звенья которых были насажены на вбитые в землю стальные костыли. Подивился увиденному Саван, но не найдя чего сказать, ничего и не сказал. Старушка же, отворив ногой дверь, находившуюся между громадных корней дерева, занесла богатыря внутрь своего жилища и покликала блаженного.

– Заходи, касатик, не стесняйся.