– Я пойду, приготовлю покои, – мама все так же задумчиво теребила косу.

– Не стоит.

– Сын?

– Она мерзнет по ночам. Очень. – Мама поджала губы, но через мгновение кивнула, не став возражать. – Лучше найди, во что ее переодеть. Одежда совсем изорвана. Снова. И лекарство от ожогов понадобится.

Натсуми.

На глазах что-то лежало. Мокрое и охлаждающее, приносящее такое облегчение глазам, что я была готова застонать, если бы могла. Пересохшее горло и опухший язык очень ограничивали возможности речи. Дернувшись, почувствовав, что больше не валяюсь на твердой земле, как прошлогодняя листва, пробежала ладонями по поверхности. Гладкая и мягкая перина. И пуховое одеяло сверху. Подняв руку, хотела убрать ткань с лица, чтобы осмотреть место, куда меня занесли ветры судьбы, но большая теплая ладонь успела ухватить пальцы на полпути.

– Не трогай, птица. Глаза должны отдохнуть, – знакомый, спокойный голос и прикосновение, не вызывающее отвращения и дрожи.

– Хакон? – хрип, сип.

– Привет. Не знаю, откуда ты в этот раз, но должен признаться, меня начинает раздражать то обстоятельство, что при каждой нашей встречи ты находишься на грани жизни и смерти. Я верно понял?

Я попыталась ответить, но губа треснула, а во рту не было ни капли влаги.

– Молчи, девица, – ткань с глаз убрали и меня осторожно, так бережно, что от чего-то защемило в груди, приподняли с подушек. К губам прижался прохладный край чашки и первая капля воды, возвращающая жизнь, попала в рот. Я пила жадно, едва не захлебываясь, проливая воду на шею, ожерелье и ворот одежды.– Тише, птица. Спокойнее. В моем доме много воды.

Кружка пропала, и я попыталась открыть глаза, но не смогла разглядеть лицо великана-полукровки, только размытые пятна. Полу-слепо моргая, стараясь избавиться от рези в глазах, я пыталась справиться со странными ощущениями в теле.

– Ложись, птица. Я о тебе позабочусь, – меня так же бережно уложили на подушки, поправив пушистое одело. Большие, но такие осторожные руки вернули влажную повязку на глаза, и одна ладонь на какое –то мгновение замерла на щеке, заставив сердце с силой ударить в грудь, и замереть. Между ребер защемило так, что я, не сдержавшись, вскрикнула.

– Что еще, Натсуми? – беспокойство в голосе, длинные пальцы, которые вдруг заскользили по всему телу, осторожно ощупывая и вызывая странный зуд по коже. Там, где руки Хакона касались тела, словно вспышки, возникало тепло. Как маленькие разряды молнии, идущие от его пальцев к сердцу. Выгнувшись дугой, дрожа и в мгновение покрывшись холодным потом, я никак не могла избавиться от грохота в ушах. Сердце снова сходило с ума, как никогда до этого, словно в груди было что-то другое, а не привычный орган, качающий кровь. – Скажи мне, где болит, птица! Я не могу помочь, если не знаю.

– Сердце, – с трудом проскрипела я.

Хакон вдруг резко отдернул руки, и я буквально почувствовала, как хримтурс отскочил от кровати.

– Мама! Трюд! – резкий, громкий голос, от которого с потолка должна была осыпаться пыль. Дверь открылась почти сразу, впуская в комнату сквозьняк, а мое сердце чуть успокоилось, позволив вдохнуть.

Перестук частых коротких шагов по полу.

– Что произошло?

– Ее сердце, – меня немного позабавило беспокойство в голосе великана, и в то же время сильно кольнуло под лопаткой. – Оно не должно так биться.

– Девочка, я должна посмотреть, – чуть взволнованный голос женщины средних лет. Легкое касание под шеей, там где меряют пульс, и такое острое, сильное желание избежать чужих рук, что дрожь по всему телу прошла. – Ой, прости.

Мать Хакона, цверга, ставшая женой великана, убрала руку. Сердце постепенно выравнивалось. Наконец нормально дыша, я стянула повязку с глаз, более-менее четко рассмотрев пространство вокруг.

Снова кровать-шкатулка, но в это раз из какой-то белой древесины. Широкий зев камина на другой стороне, настолько большой, что почти всю стену занимал. И Хакон с мамой. Цверга, чуть ниже меня, но такая статная, гордая и величавая, что невольно захотелось склонить голову.

– Девочка, где ты взяла ожерелье? – взгляд цверги был обеспокоенным, словно мне достался очередной скорпион, из тех, что так щедро обитали на землях этих миров.

– Тролль. Подарок, – горло еще саднило, хотелось сесть, но сил на движение не хватало. Чуть скосив глаза, я встретилась с обеспокоенным взглядом Хакона.– Помоги сесть.

– Тебе лучше, – великан подошел ближе, пропустив руку мне под плечи и помогая сменить позу.

– Мой меч?

Хакон фыркнул на мой вопрос, не сдержав улыбку.

– На месте. И кинжал тоже. Не переживай. Это моя мама. Трюд Рунгейд. Хозяйка Туманных чертогов. Ты умудрилась упасть буквально у городских ворот.

– Натсуми Караса Тенгу. Благодарю, что позаботились обо мне и прошу прощения за беспокойство, – с трудом произнесла, срываясь на кашель и слегка склонив голову в приветствии.

– Вся забота о тебе досталась сыну. Он никому не позволил тебя коснуться. Что с твоим сердцем, девочка?

– Не знаю. Наверное, все из-за этой штуки, – я постучала ногтем по золотому ошейнику, который перестал довить на горло, но все еще ощущался инородным предметом.

– Мама, ты знаешь это ожерелье?

– Оно изменило форму, но я чувствую. Это оно. Брисенгамен.

– Просто прелестно, – я откинулась на подушки, прикрыв уставшие глаза. – Чем это чревато? И как его снять?

– Изначально ожерелье не было артефактом. Просто украшение. Но с того дня, как его надела Фрейя, богиня любви и войны, оно, конечно, сменило свои свойства. Артефакты со временем приобретают сродство с хозяевами. Не думаю, что Брисенгамен тебе навредит. Скорее будет оберегать и помогать.

– Но снять я его не могу.

– Но признайся, как богине войны, оно тебе вполне подходит, – чуть улыбнулся Хакон, протягивая стакан с водой.

– Это да. Но любовь – не про меня, – я пожала плечом, принимая помощь и уже не так жадно, как в прошлый раз, глотая воду.

– Со временем резберешься. А пока, девочка-птица, можешь оставаться в моем доме сколько пожелаешь. Сын позаботится о тебе. И еще, – цверга обернулась уже дойдя до дверей – не знаю, как тебе было в доме Дьярви, но у нас можно не прятать крылья. Такая удивительная красота…

Последнюю фразу цверга пробормотала себе под нос, закрывая красивую резную створку.

– Ты, наверное, уже устала. Отдыхай.

– Не уходи! – мне стало вдруг так холодно и печально, словно я вновь оказалась на ледяном озере без сил пошевелиться.

– Опять замерзла? – вопрос был задан без ехидства, без обвинения. Мужчина просто спрашивал о свершившемся факте. Немного кривя душой, я все же кивнула. – Тогда двигайся, птица. Буду твоей грелкой, пока не уснешь.