Алиса никак не могла понять, нравится ей этот новый плоский живот или нет. Да, она явственно ощущала гордость, точно открыла в себе новое умение. Посмотрите, чего я добилась! Живот стал как у супермодели! Но твердые кости прямо под кожей были и немного противны, как будто с нее кто-то срезал лишнюю плоть.

Что Ник думал о ее новом тощем теле? Может быть, и ничего. «Какого хрена ты мне звонила?» – сказал он.

Она заметила, что и груди у нее уменьшились и уже не так сильно торчат. Точнее сказать, на грудной клетке болталось нечто страшное, длинное, похожее на два растянутых носка. Она подержала их в руках и отпустила. Фу… То, что она видела, совсем ей не нравилось. Где те красивые, круглые, веселые, живые груди?

Они стали такими после троих детей? И все бы ничего, если бы она могла ностальгически вспоминать поздние вечера, когда сидела в кресле-качалке с сонным ребенком на руках, но ничего такого в памяти не находилось. Ей очень хотелось кормить грудью. Это должно было стать ее будущим, но никак не могло быть прошлым.

Ладно, оставим грудь в покое. Лицо… Самое время для лица.

Она подошла еще ближе к зеркалу и затаила дыхание.

Сначала она даже обрадовалась, потому что из зеркала на нее задумчиво смотрело ее же собственное лицо. Никаких ужасных изменений в нем не было. Рога у нее не выросли. Оно похудело и в общем выглядело очень неплохо. Черты сильнее заострились, отчего глаза стали казаться больше. Красиво изгибались брови, чернели ресницы. Морщинок тоже было, кажется, не чересчур много. Лицо выглядело ровным, нежным, только почему-то у рта и глаз оказалось несколько легких царапин. Может, из-за падения на пол? Она подвинулась еще ближе к зеркалу и принялась внимательно их рассматривать.

Ого…

Это были вовсе не царапины, а морщины, как у Элизабет и, может быть, даже глубже. Между глаз залегли две глубокие борозды, которые не исчезали, даже если она не хмурилась. Под глазами висели розоватые мешки, и Алиса вспомнила, что вчера, когда она говорила с Джейн, то подумала было, что у той что-то с глазами. Но с глазами у Джейн не было ничего особенного; она просто постарела на десять лет, вот и все.

Алиса провела пальцем по морщинам вокруг рта и глаз, как будто хотела стереть. Казалось, им там не место, их не должно быть; не хочу, чтобы они были у меня, не хочу видеть их на своем лице.

Она опустила руку, отступила от зеркала, чтобы не видеть свои морщины.

На волосах еще с вечера держалась эластичная повязка. Алиса стянула ее, положила на ладонь и внимательно осмотрела, снова удивляясь, что не узнает даже эту белую повязку и не припоминает, когда и где ее надела.

Волосы не доставали до плеч. Она подозревала, что, наверное, подстриглась, но понятия не имела, почему решила это сделать. Да и цвет их был другой, непривычный: скорее светлый тон, а не каштановый, что-то вроде темно-пепельного блонда. После беспокойной ночи волосы торчали в разные стороны, но, пробежав по ним рукой, она заметила хорошую стрижку – концы закруглялись к шее, и от этого волосы казались длиннее. Это было не совсем то, что нравилось ей, но нельзя было не согласиться, что никогда еще никакая стрижка не шла ей больше, чем эта.

Она стала старше. Вот и все. Из зеркала на нее смотрел взрослый человек. Но взрослой она себя не ощущала.

Ну ладно… Это ты, Алиса. Вот ты какая. Взрослая, сухопарая мать троих детей, в самом разгаре отвратительного бракоразводного процесса.

Она прищурила глаза и вообразила себя такой, какой была раньше, настоящую себя, которая смотрела бы на нее сейчас из зеркала. Длинные каштановые волосы без всяких следов укладки; лицо круглее, черты мягче; упругие груди больше; живот толще (значительно толще); больше веснушек, а морщинок так мало, что о них и говорить не стоит; влюбленная в Ника и ждущая первого ребенка.

Но той девушки больше не было. И смысла о ней думать тоже не было.

Алиса отвернулась от зеркала и, оглянувшись в незнакомой ванной комнате, почувствовала себя страшно одинокой. Она снова подумала о том глупом путешествии по Европе, о чистке зубов в чужих ванных комнатах перед пятнистыми от старости зеркалами и ощущении раздвоения, когда она пыталась понять, кто же она есть, а рядом не было никого, кто бы любил ее по-настоящему и отражал бы ее личность. Сейчас она была в родной стране, где люди говорили на родном языке, но находилась в непонятном, новом для себя мире, где каждый, кроме нее, понимал, что происходит. Она, глупая, сама загоняла себя в неловкое положение, то говоря не то, то поступая не так.

Она прерывисто вздохнула.

Это скоро пройдет. Скоро память к ней вернется, и жизнь пойдет как обычно.

Вот только хочет ли она, чтобы память возвращалась? Хочет ли она помнить? Ей хотелось только одного: прыгнуть в свою машину времени и вернуться в девяносто восьмой год.

Что ж, не повезло. Имей теперь дело с этим, дорогая. Иди в душ. Пока дети не проснулись, выпей кофе, съешь булочку со сливочным сыром.

«Пока дети не проснулись»… Она по-настоящему пугалась, когда этот властный, кислый голос начинал звучать в голове. И при чем здесь булочка со сливочным сыром? Что бы это значило? Завтракать вовсе не хотелось.

Или все-таки хотелось? Она облизнула губы, стараясь найти ответ. Булочка со сливочным сыром или тост с арахисовым маслом? И то и другое казалось одновременно и вкусным, и отвратительным.

Ну, в конце концов, Алиса, это ведь не вопрос жизни и смерти…

Да замолчи ты! Не обижайся, Алиса, но говоришь ты как настоящая стерва.

Она открыла рюкзак и выудила оттуда шикарную косметичку. Возможно, эта новая Алиса заботливо положила туда шампунь и кондиционер. Она порылась в округлых, дорогих на вид баночках и бутылочках (и это все только для похода в спортзал?) и обнаружила две высокие тонкие бутылки темного стекла. Незнакомый ей бренд сулил, что результат будет как после салона красоты.

Стоя под душем и втирая в волосы шампунь, она ощутила сладкий запах персика, и он оказался таким знакомым, что у нее едва не подкосились ноги. Конечно, конечно… Она издала звук, похожий на сдавленный всхлип, и вспомнила, как стояла под хлещущим душем, как клубился пар, как она прислонилась лбом к голубому кафелю стены и жидкая пена от персикового шампуня текла ей в глаза. Не могу выносить этого… Не могу… Не могу…

Мгновенное воспоминание было таким живым, что казалось, все происходит прямо сейчас. А потом оно исчезло, растворилось, как пена от шампуня.

Запах шампуня казался исключительно знакомым, но другого воспоминания все никак не появлялось.

Только чувство безнадежного горя, только желание, чтобы боль прекратилась.

Могла ли она припомнить, когда плакала из-за Ника?

Если такие воспоминания и были спрятаны где-то у нее в голове – воспоминания о сказочно удачном, но распадавшемся браке, о том, как она прижималась к стене душа и плакала, – хотела ли она вернуть их?