Луду поднялась, сходила за двумя оставшимися алмазами и отдала их Жеремиашу.

Много раз, смотрясь в висящие на стенах зеркала, я видела его за своей спиной. Сейчас уже нет. Может, потому, что я плохо вижу (преимущества слепоты), может, потому, что зеркала мы перевесили. Получив деньги за квартиру, я сразу купила новые, а от старых зеркал избавилась.

Сосед сильно удивился:

– Единственное, что здесь в нормальном состоянии, это зеркала.

– Нет, – раздраженно ответила я. – В них живут тени.

– Тени?!

– Да, дорогой сосед. Эти зеркала полны теней. Слишком много времени они провели в одиночестве.

Я не сказала ему, что часто, глядясь в них, видела нависшего надо мной насильника.

Тогда я еще выходила из дома и вела почти что нормальную жизнь. Ездила в лицей и возвращалась на велосипеде. Плавала. Мне нравилось плавать. Однажды, вернувшись с пляжа домой, я заметила, что забыла книгу. Я отправилась назад и стала ее искать. На песке стояли пляжные палатки. Уже смеркалось, и все они были пусты. Я подошла к той, в которой мы провели день, заглянула внутрь. Сзади раздался какой-то шум, я обернулась и увидела у входа улыбающегося типа. Мы виделись раньше, в баре, где он часто играл в карты с моим отцом. Я собралась было объяснить ему, что я здесь делаю. Но не успела. Когда я поняла, что происходит, он уже был на мне, разорвал мою одежду, стянул трусики и проник в меня. Помню этот запах, исходивший от его рук, шершавых, твердых, которыми он сжимал мои груди. Я закричала. Тогда он несколько раз сильно и методично ударил меня по лицу, не из ярости или злобы, а так, будто это ему доставляло удовольствие. Я замолчала. Домой я пришла, захлебываясь рыданиями, в разорванном, в пятнах крови платье, лицо распухшее. Отец сразу же все понял. Он будто обезумел. Ударил меня по щеке. А потом принялся хлестать ремнем и все кричал: проститутка, гулящая, мерзавка. Я до сих пор слышу его “Проститутка! Проститутка!”. Мама пыталась его удержать, а сестра плакала.

Так и не знаю точно, что стало с тем насильником. Он был рыбаком. Говорят, бежал в Испанию. Исчез. Я забеременела, закрылась в своей комнате, точнее, меня там заперли, и слушала, как снаружи шепчутся. Когда наступил срок, пришла акушерка, чтобы помочь мне. Лица своей дочери я не увидела. Ее сразу же забрали.

Как стыдно!

Стыд не давал мне выходить из дома. Мой отец умер, так и не сказав мне ни единого слова. Когда я входила в гостиную, он вставал и уходил. Прошли годы. Он умер. Через несколько месяцев за ним последовала моя мама. Я переехала в дом своей сестры и потихоньку начала обо всем забывать. Каждый день я думала о своей дочери, каждый день училась о ней не думать.

И не могла выходить на улицу, не испытывая чувства глубокого стыда.

Сейчас это прошло. Я выхожу и уже не ощущаю стыда. Не ощущаю страха. Выхожу, и торговки овощами меня приветствуют. Смеются, словно мои родные.

Дети играют со мной, протягивают мне руки. Не знаю, может быть, потому, что я для них такая старая или такой же ребенок, как они.

Пишу на ощупь. Странное занятие, потому что прочесть написанное я не могу. Стало быть, пишу я не для себя.

Для кого я пишу?

Пишу для той, кем когда-то была. Может, та, кого я оставила, продолжает существовать где-нибудь на чердаке времени – на повороте или перекрестке, – скорбно замерев и неким таинственным образом читая эти строки, которые я выписываю, не видя их.

Луду, дорогая. Я теперь счастлива.

Слепая, я вижу лучше тебя. И плачу по твоей слепоте и бесконечной глупости. Так просто было тебе открыть дверь, выйти на улицу и обнять жизнь. Я вижу, как ты тайком смотришь в окна, охваченная ужасом, будто ребенок, заглядывающий под кровать, уверенный, что там притаились чудовища.

Чудовища. Покажи мне чудовищ среди этих людей улицах.

Моих людей.

Мне жаль, что ты так много потеряла.

Так жаль.

Но разве не похоже на тебя несчастное человечество?

Во сне Луду была маленькой девочкой. Она сидела на белом песчаном пляже. Сабалу лежал на спине, головой на ее коленях, и смотрел на океан. Они болтали о минувшем и о будущем, обменивались воспоминаниями, смеялись, припоминая, как смешно они познакомились. Их смех отдавался эхом в сонном утреннем воздухе, разбуженном крыльями блестящих на солнце птиц. Сабалу поднялся:

– Рождается день, Луду. Пойдем.

И они пошли в сторону света, смеясь и разговаривая, словно пассажиры, что поднимаются на готовый к отплытию корабль.

Уже давним днем 2004 года кинорежиссер Жорже Антониу бросил мне вызов, предложив написать сценарий полнометражного художественного фильма, съемки которого должны были проходить в Анголе. Я рассказал ему историю одной португальской женщины, которая в 1975 году, за несколько дней до провозглашения Независимости, отгородилась от всех стеной, пребывая в ужасе от того, как развиваются события. Написать сценарий меня побудил энтузиазм, с которым Жорже отнесся к этой истории. И хотя работу над фильмом отложили, именно благодаря той изначальной сценарной основе я и пришел к этому роману. На главы о племени кувале меня в некоторой степени вдохновили стихи Руя Дуарте де Карвалью, а также один из его самых блестящих очерков о пастухах кувале.

Разные люди помогали мне в работе над книгой. Хочу поблагодарить, в частности, своих родителей, которые всегда являются моими первыми читателями, а также Патрисию Рейш и Лару Лонгле. И наконец, я благодарю бразильскую поэтессу Криштиану Новоа, которая по моей просьбе написала стихи Луду в главах “Хайкай” и “Экзорцизм”.

Мой опыт в журналистике научил меня двум вещам: разговаривать с людьми и получать от них сюжеты, а еще – сокращать их. Из двух слов я выберу то, что короче.

В “Теории” все персонажи получают возможность быть прощенными. В моей Анголе, чьи раны продолжают кровоточить, этого не происходит. И речь не о войне: последовавшее за ней революционное насилие было еще хуже, чем борьба за независимость, раскидав по разные стороны баррикад целые семьи.

По сути, моя книга о ксенофобии, о боязни другого человека… Нужно убрать разделяющие нас стены и позволить тем, другим, войти. Они – это мы. Каждый человек – все человечество.

Выбор между необходимостью “учиться забвению”, как говорит героиня романа, и словами другого персонажа о том, что “забыть – это как умереть, сдаться”, является классической дилеммой для стран, переживших гражданскую войну или массовое политическое насилие. Возьмите Аргентину, бывшую Югославию, Анголу, Мозамбик…