Он послушался и сдвинул шляпу на самый нос. Никакого пароля, естественно, не было. Его должны узнать по автомобилю или, как резонно рассудила Герда, просто узнать. У близнецов одно лицо на двоих.

Белый клоун, Черный клоун…

— Тебе Королева дала пистолет? — внезапно спросил он.

— Не скажу, — девочка отвернулась, дернула худыми плечами. — Прости, Кай! И… Ты его не найдешь, не ищи.

Он постарался не улыбнуться. Искать не станет. Патроны он вынул еще ночью. Когда они познакомились с Гердой в Шанхае, оружие у нее уже было — игрушечный пистонный парабеллум. Почти как у мамы.

— Пусть будет у нее, — сказала ОНА. — Гертруда дала слово, что зарядит его только в самом крайнем случае. Ты девочку знаешь, слово она не нарушит.

Вероятно, нынешний случай — крайний.

Коричневый бок «Антилопы» уже успел нагреться под солнцем. Марек прикинул, что через полчаса станет жарковато…

— Ой, здравствуйте, вы, наверно, герр Шадов?

Он повернулся — и увидел соломенную шляпу. Не успев даже удивиться, заметил гитару в черном чехле. Клеенчатая сумка-саквояж с веселыми цветочками по бокам, длинная светло-коричневая юбка, серая блузка-пиджак не по росту.

— Это вы меня ждете. Я — Вероника, Вероника Трапп[58]. Чуть не заблудилась, я, знаете, в Берлине первый раз.

Марек не перебивал, смотрел, слушал. Шляпа, сумка с цветочками, юбка из бабушкиного сундука. Вместе сложить — юная девица из дальнего горного села, откуда-нибудь из Вастая в Саксонии. Гитара, правда, несколько портила стиль, но не слишком. Учительница из детской музыкальной школы, почему бы и нет?

— Ой, Берлин большой город, такой шумный… Я в метро спускаться побоялась, пришлось пешком идти. А это ваша машина? Очень красивая, почти как у бургомистра… Это ничего, что я так громко разговариваю, герр Шадов? Я немного волнуюсь, а когда волнуюсь, то кричу. Меня за это часто ругают!..

— Не страшно, — ответил он и снял шляпу.

Сумка с глухим стуком опустилась на асфальт. Гитарные струны отозвались невнятным звоном. Марек повернулся к девочке, погладил по светлым волосам:

— Все в порядке, Герда. Ты побудь здесь на посту, а мы отойдем посекретничаем. Как в кино.

Улыбнулся — и первым шагнул к воротам, к левой башне-тумбе, на которой скучал лев с приклеенными лапами.

* * *

— Здравствуйте, госпожа Краузе! Кто на этот раз придумал вам фамилию?

— Точно не я. «Трапп» звучит ужасно, но других документов у меня нет. Поздравляю, доктор, я вас даже не узнала. Прекрасный у вас был грим. И еще раз поздравляю, о шутке с мячиком сейчас говорит половина Германии. Что случилось? Я не устраиваю вас в качестве пассажирки?

— Еще не знаю. Вы меня нашли по автомобилю или… Как-то иначе?

— «Lorraine Dietrich 20CV», модель 1932 года. Мужчина и маленькая девочка, десять утра, главные ворота Тиргартена. Можете успокоиться, я не имею отношения к «стапо».

— Имеете. Но что-то менять уже поздно. Пойдемте, познакомлю с дочерью. Мой вам совет: будете с ней говорить, не обращайте внимания на возраст.

— Взгляд… Я уже заметила. Но вы ошибаетесь, доктор… герр Шадов. Я — не агент контрразведки!

— Я же не говорил, что агент — именно вы.

* * *

Девочка ждала возле машины. Руки за спиной, взгляд внимательный, недобрый. Плотно сжатые губы побелели, словно от холода. Улыбаться Марек не стал. Наклонился, взял за плечи:

— Догадалась? С госпожой Трапп мы действительно уже встречались.

Герда молча кивнула. Руки остались все там же, за спиной. Марек Шадов взглянул ей прямо в глаза.

— Вчера я приехал, ты, как всегда, курила. Пришлось тебе тушить сигарету и идти полоскать рот. Так вот, Герда. Если бы не эта девушка, тебе бы никто не помешал. Ни вчера, ни сегодня. Никогда.

Светлые глаза внезапно потемнели, еле заметно дрогнуло горло:

— Правда?

Марек понял, что теперь самое время улыбнуться:

— Разве я тебе когда-нибудь лгал?

Девочка подумала немного.

— Я поздороваюсь.

Подошла к губастой, взглянула снизу вверх, протянула ладошку:

— Доброе утро, госпожа Трапп! Я — Гертруда Веспер. Но если вы меня будете называть Гердой, я не обижусь.

3

Поезд тряхнуло. Карандаш Хинтерштойсера скользнул по бумаге, превращая косую черту в извилистую кривую молнию. Андреас, беззвучно выругавшись, пристроил блокнот поудобнее и повторил попытку. Итак, подножие, склон, вершина, стрелка, указывающая на север, домики по нижнему срезу.

Эйгер…

— Здесь! — Грифель задержался почти на самом верху. — Крутое отрицалово, ни подхватов, ни даже мизеров. Задинамить не выйдет, распереться тоже. Сплошной рукоход! А если, к примеру, дупло? Слетим в берг всей связкой![59]

Курц взглянул на самодельный план, протянул руку к карандашу.

— Насосом замочалим. Не прямо вверх, а наискосок. Пассивы там вроде есть, и ручка одна есть, я на фото видел. Если что, в кулуар не полезем, траверсом пройдем.

— А как? — вздохнул Андреас, забирая рисунок обратно. — Там же такие сиськи, что и член не вобьешь!

Положил блокнот на колени — и наткнулся на полный ужаса взгляд. Сидевшая напротив пожилая дама явно прислушивалась к их разговору. Ее соседка, худая, словно щепка, девица тоже что-то уловила, но глядела совсем иначе, с интересом и даже ожиданием.

— Прощения просим! — Хинтерштойсер развел руками. — «Сиськи» — это совсем не то, а пассивная зацепа. Но не хапала и даже не булка, а…

— Совсем другой формы, — пришел на выручку Курц. — А то, что последнее, оно в скалу вбивается, как гвоздь в потолок.

— Questo, signore e signori! — прогудел незнакомый бас. — Puo fare qualsiasi — cosa improprio![60]

Над головами простерлась чья-то длань, сжимавшая предмет обсуждения. Дама нахмурилась и промолчала, девица же одобрительно хихикнула.

Андреас и Тони переглянулись.

Встали.

— Saluti fraterni ai colleghi!

Сзади тоже стояли — плечистый рыжий здоровяк лет двадцати и невысокий чернявый парень слегка постарше. Мятые застиранные куртки, горные кепи, небритые веселые физиономии.