В результате за время действия Киотского соглашения Индия стремительно наращивала объемы выбросов «парниковых газов», а Китай по этому параметру опередил даже США, выйдя на первое место в мире.

Истечение сроков действия Киотского протокола в 2012 году с точки зрения внутренней логики процесса делает необходимым распространение достаточно жестких ограничений выбросов и на неразвитые, и на успешно развивающиеся страны. Это, разумеется, будет неукоснительно заблокировано ими, что и показала со всей определенностью конференция 2009 года по изменению климата в Копенгагене.

Ключевые страны современного мира — США и Китай — практически одинаково продемонстрировали готовность сокращать выбросы не в соответствии с планами «мировой общественности», но лишь исключительно в соответствии с собственными планами, отражающими собственные потребности развития. При этом Китай вполне логично выразил требования неразвитых и успешно развивающихся стран, в том числе и в части получения от развитых стран более значительных инвестиций на ограничение выбросов (по сути дела, эти инвестиции представляют собой компенсации за отказ от развития — в принципе приемлемые для «упавших» стран, утративших способность к развитию).

Интересно, что попытки неразвитых стран поддерживать неформальные протекционистские барьеры следует признать более успешными, чем аналогичные попытки стран развитых. Причина заключается в том, что они осуществляются менее осознанными способами, не связанными с принятием каких-либо открыто протекционистских решений (и, соответственно, просто лучше замаскированы). С одной стороны, эти способы связаны с глубокими культурными отличиями соответствующих обществ от западной цивилизации: так, понимание принципиальной нецелесообразности соваться на рынок континентального Китая без наличия «правильного» китайского партнера стало, насколько можно судить, уже практически общепринятым. С другой стороны, в ряде случаев неявный и оттого более эффективный протекционизм связан с застарелыми национальными бедами наподобие глубокой коррумпированности и периодических девальваций.

Однако такой мягкий, скрытый, деликатный протекционизм представляется возможным лишь на начальном этапе глобальной экономической депрессии и кризисе глобального монополизма. По мере развития этих процессов и усугубления социально-экономических проблем развитых стран они будут вынуждены прибегать к протекционизму все более решительно и откровенно, вступая в прямой конфликт как с Китаем (а также Индией и страна — ми Юго-Восточной Азии), так и с глобальным управляющим классом, выражающим интересы глобальных монополий.

Таким образом, в мире в связи с проблемой протекционизма возникнет новая конфигурация сил. Категорически против него по-прежнему будут выступать кровно заинтересованные в сохранении максимальной свободы торговли глобальный управляющий класс и Китай как наступающий по всем фронтам участник глобальной конкуренции. (Правда, в отношении проникновения иностранных корпораций на внутренний рынок самого Китая он будет придерживаться самого жесткого, хотя и неформального протекционизма.)

Неожиданным сторонником протекционизма (на первом этапе также в неформальном его виде) выступят развитые страны, включая США, как обороняющиеся участники глобальной конкуренции. Поскольку национальные элиты этих стран как раз и являются основой современного глобального управляющего класса, возникающее объективное противоречие его интересов интересам развитых стран примет форму болезненного (и крайне интересного для стороннего наблюдателя) внутриэлитного раскола между национально и глобально ориентированными частями элит развитых стран. Практически неизбежно он будет замаскирован их групповой солидарностью и общей непрозрачностью, но его неизбежность представляется очевидной.

Интеллектуальная слабость и индоктринированность национально ориентированных элит развитых стран, являющихся слепыми идеологическими рабами своих будущих (а во многом уже и настоящих) противников из глобального управляющего класса, как представляется, будет уравновешена объективной потребностью их стран в своего рода общей «тяге времени» к протекционизму.

Результатом этого столкновения, как представляется, будет дробление единой после уничтожения Советского Союза глобальной экономики на достаточно жестко разграниченные макрорегионы.

При формировании макрорегионов ключевым будет принадлежность той или иной территории к той или иной валютной зоне: валюта играет для экономической ориентации столь же определяющую роль, что язык для ориентации культурной.

На сегодняшний день не вызывает сомнения формирование как минимум трех валютных зон, использующих в качестве резервных валют доллар, евро и юань. Их основные контуры уже вполне очевидны.

Так, не вызывает сомнения, что, при всех потрясениях будущего и вероятного болезненного сжатия спроса в США, доллар сохранит свою определяющую роль в обеих Америках (возможным исключением станут Куба, Венесуэла и связанные с последней боливарианские демократии, «из принципа» предпочитающие евро), в Индии, а также на Ближнем и Среднем Востоке. Доллару удастся сохранить свою принципиально значимую для США позицию как валюты, в которой номинируются цены биржевых (в основном сырьевых) товаров; попытки искусственного создания разного рода «синтетических» валют представляются заранее обреченными на провал. Однако сами цены биржевых товаров будут резко колебаться в зависимости от курса доллара к остальным глобальным валютам; эта зависимость (в отношении евро) уже проявилась в 2000-е годы, однако ей, как представляется, предстоит существенно усилиться уже в обозримом будущем.

Ожидания краха евро из-за экономической слабости стран Южной Европы представляются столь же гротескно преувеличенными, что и ожидания краха доллара из-за экономических проблем США. Евро сохранится, а зона его преобладающего влияния, хотя и расширится, но незначительно, за счет тесно связанных с Евросоюзом в хозяйственном плане стран Северной Африки, Белоруссии и, скорее всего, Украины. Ограниченность расширения «зоны евро» предопределяется консервативной политикой Евробанка, последовательно не желающего превращать евро в глобальный спекулятивный инструмент. Эта политика представляется правильной, так как национальные по своей природе денежные власти, как показывает пример США, в принципе не могут контролировать глобальный финансовый инструмент: их сфера влияния (и даже наблюдения) кардинально уже сферы обращения этого инструмента. Консервативная же политика Евробанка (находящегося, насколько можно судить, под определяющим влиянием Германии, как МВФ находится под определяющим влиянием США) позволяет европейским денежным властям сохранять достаточно надежный контроль за курсом и в целом за обращением евро.

Слабость экспансии евро проявится, в частности, в невозможности включения в зону его доминирования России, несмотря на преобладание ее экономических связей именно с Европой. Политическая зависимость российской элиты от США и сырьевая ориентация российской экономики сохранит значительную, хотя и постепенно уменьшающуюся роль доллара во внутренней хозяйственной жизни России. С другой стороны, интенсивное «переваривание» российского хозяйственного тела бурно развивающейся китайской экономикой, предопределенное, насколько можно понять, подписанными осенью 2009 года Путиным и Медведевым соглашениями, приведет к постепенному погружению Зауралья в «зону юаня». Китайская валюта будет все увереннее вытеснять из обращения в качестве средства резервирования и иену, и доллар, и евро (хотя последнее там так и не получило заметного распространения).