— Постой, постой, — перебил его Кирила. — Разве у них не едина печать на двоих?

— А как иначе? — удивился его вопросу Евдокимов. — Каждый свое дело делает. Зачем Пожарскому в казенные дела лезть, а Минину в ратные? Не зря этот умник казенной печати больше домогается, нежели княжеской. Вот они! Сам посмотри! — достав из стопки бумаг нужный лист, он протянул его Кириле.

Это было то самое заручательство на предъявителя, о котором только что говорил Евдокимов. Его скрепляли большая и малая печати. На большой красовались два рыкающих льва. В передних лапах они держали щит с изображением ворона, клюющего вражескую голову. А под щитом валялся поверженный дракон. Все это многозначное изображение было обведено круговой надписью: «Стольник и воевода и князь Дмитрий Михайлович Пожарково Стародубсково».

— На место львов лучше бы медведей поставить, — осторожно высказался Кирила. — Слышал я, будто бы еще великий князь Ярослав тут в единоборстве медведя одолел и на месте их схватки город во свое имя поделал. Ярославль. Вроде быль-небыль, а не худо бы ее вспомнить.

— Тут львы неспроста взялись, не думай, — заступился за Пожарского Евдокимов. — Самозванцы-то, вишь, под двуглавого орла царевать лепятся, а он им вперетык не то что медведей, львов придумал. Шибать, так шибать, чтоб всем народам понятно было!

— Пожалуй, что и так, — согласился Кирила и переключил внимание на печать «выборного всею землею человека Козьмы Минина Сухорукого». На ней был изображен древнегреческий богатырь в легкой одежде через плечо. Он восседал на просторном стуле с подлокотниками. В правой руке богатырь держал чашу. У ног его стоял остроконечный кувшин. Надо думать, чаша и кувшин олицетворяли изобилие и сохранность, дающие человеку силу и уверенность.

— Это тоже придумка князя? — спросил Кирила, возвращая Евдокимову заручательство.

— Само собой… Теперь эту бумагу надо обменять на писульку, в которой место утаенной от земского совета казны будет указано.

— Ну и в чем загвоздка?

— Биркин, вишь, своим станом держится. Он его вверх по Которосли разбил. На правом берегу. А татар Лукьяна Мясного и других несогласников на левый берег отправил. Опытный вражина. Хорошо стережется и людей своих в Ярославль, кроме Горячки Похабова да еще двух-трех таких же, не выпускает. Мне ехать туда не с руки. Я для Биркина вроде как меченый. А кого другого послать? Ближних подручников у меня всех повыбило. Тут у любого голова набекрень скрутится. Может, ты на свежий ум подскажешь? Хотя откуда? Ты у нас человек новый и не сильно понятный.

— Вот поэтому меня и пошли! — загорелся Кирила. — Не пожалеешь!

— Та-а-а-к, — будто впервые увидев его, оценивающе оглядел Кирилу Евдокимов. — А что? Ежели тебя приумыть да приодеть, вид вполне подходящий будет. И за словом в карман не лезешь… Думаем дальше. Ну вот, скажем, приехал ты к Биркину сам по себе, как второй дьяк, для знакомства. Хоть он и терпеть наш приказ не может, а встретить тебя и поговорить обязан. Так? — Так! Уже хорошо…

Тут Евдокимов умолк, задумался. Его круглое лицо с прямой, как лопата, бородой и тонким длинным носом порозовело. От переносицы на лоб полезли едва заметные морщинки. Не задерживаясь там, они переместились на плешь и, достигнув пучка белесых волос, стремительно скатились к жиденьким бровям.

— Ну а что толку? — очнувшись, выстрелил в Кирилу небольшими серо-зелеными глазами Евдокимов. — Поговорить с тобой Биркин, конечное дело, поговорит, но ведь ни на шаг от себя не отпустит. Я его волчьи повадки знаю! Не-е-ет, одному тебе к Биркину ехать не резон. Для отвода глаз тебе, вишь, сопроводитель нужен, да не какой-нибудь, а такой, чтобы с Биркиным сумел сладить. К примеру, воеводский дьяк Семейка Самсонов. Уж он-то сумеет на себя внимание взять. Говорун, каких мало. При нем тебя не видно, не слышно будет.

Евдокимов снова умолк, потом решительно подытожил:

— Пускаться наудачу — дело ненадежное. Однако и выбирать не из чего. Раз ты такой смелый, давай попробуем. Нынче же я попрошу Козьму Миныча под любым предлогом Самсонова в стан к казанцам направить. И тебя заодно с ним. Может, и получится укоротитить Биркина.

— А как же я этого предъявителя узнаю? — почувствовал охотничий вспыл Кирила.

— Ты его — по синей повязке на левой руке, он тебя — по красному рубчатому кафтану с козырем[34]и по сапогам из зеленой юфти[35]с круглыми нашвами на каждом голенище. Когда надо, он сам к тебе подойдет. Ну и обменяетесь подрукавными листами. Он тебе писульку с указанием, где спрятана казна, передаст, ты ему — заручательство.

— Не много ли ухищрений для такого случая? — усмехнулся Кирила. — Красный кафтан, зеленая юфть, круглые нашвы… Что я ему — скоморох-потешник? И где это взять так вот вдруг?

— Где надо, там и возьмем, — успокоил его Евдокимов. — Об этом пусть у тебя голова не болит. Ради казны и потешником побыть не зазорно. Главное, что ты сам на дело вызвался, без подсказки, — и вдруг заулыбался: — Так как, говоришь, тебя прозывают?

— До сих пор Кирилой звали.

— А величают?

— Сын Нечаев Федоров.

— Ну вот и сладились, Кирила Нечаевич. Вовремя ты в Ярославль явился. Будем теперь вместе кашу хлебать.

— Скорей бы!

— Как вскипит, так и поспеет, — заверил его Евдокимов, в очередной раз трогая пальцем плешь. — Ты мне лучше скажи: имеешь ли ты отношение к сибирскому дьяку Нечаю Федорову? Или это только совпадение имен?

— Сын я его. А что?

— Да нет, ничего. Просто Господь тебе дал от хорошего корня пойти, а мне под началом твоего батюшки уму-разуму поучиться…

В это время в дверях палаты появился безбородый человек в долгополом суконнике. Заметив его, Евдокимов переменился в голосе.

— Это Сенютка Оплеухин, писец наш, — и махнул рукой Оплеухину: — Ну, чего стал? Давай сюда бумаги. Всех ли обошел?

— Всех! — выложил тот перед ним стопку листов.

— Вот и ладно. Оставь! Я после погляжу. А сейчас сопроводи Кирилу Нечаевича на жилой двор. Он, вишь, теперь у нас в приказе второй дьяк. Уразумел?.. Заодно у сапожника и кафтанника побываете. Пусть они с него мерки снимут. Коли в запасе подходящих одевок нет, придется шить заново. Он скажет, какие. Так-де Козьма Миныч распорядился. К завтрему штоб все готово было! Ну и, конечное дело, баньку обеспечь, бельишко чистое, покойчик наилучший. Сам видишь, человек с дороги.

— Нашу баньку долго растоплять, — живо откликнулся Сенютка. — А у Лыткина как раз в новой торговой бане помывочный день. Может, к нему Кирилу Нечаевича сводить?

— Своди! — разрешил Евдокимов. — Только скажи банщику, чтобы он ему лавку и таз уксусом протер и пропустил отдельно от купчишек. Береженого Бог бережет, — и пояснил Кириле: — Двор Лыткина через дорогу от Никитникова стоит. Авось не заразишься.