— Погодить — не устать, было б потерпежное, — не замешкался с ответом Самсонов. — Не мне одному его ждать стужилось. Но ведь дождались! И до вас наконец дошло, что с поганой травы доброго сена не будет.

Четыре дюжих казака, оттеснив конных ратников, пристроились в затылок своему атаману.

— Це мои порадники[38], — ухмыльнулся он. — Бисовы дети. Умеют пиймати вовка за вухо. Ты од них спиною, а они до тебя рылом. Так я кажу, хлопцы?

— Так, батько, так, — заулыбались казаки. — Чому ни?..

Сразу за воротами в отъезжем поле начинался подгородный стан земского ополчения. Ярославская дорога поделила его на две части. Меньшая уходила вдоль стены к Волге, большая к Которосли. Туда и повернул коня Семейка Самсонов. За ним последовали остальные.

Мимо казачьих станиц, огороженных рогатинами и стенами на повозках, они вскоре добрались до временного поселения казанских ратников. Один из его караульщиков, признав в Самсонове дьяка князя Пожарского, нагло заявил:

— Приезжай завтра, державец. Иван Иваныч на время отъехал. Без него никого пускать не велено.

— Ось я покажу тебе «не велено»! — взъярился атаман Микола. — З вогнем жартуешь! Ишь надувся, як пивтора нещастя! Ану покличь пана Ивана. Скажи: Микола Перебей Нос хоче його видеть. Хоч бы там що було, зараз яви!

Возле въездных решетчатых створ стала собираться толпа зевак. Вскоре появился и сам Биркин. Против ожиданий Кирилы он оказался довольно моложавым и приглядным на вид человеком. Если бы не водянистые навыкате глаза, по-рыбьи глядевшие из-под бровей, его вполне можно было бы назвать красавцем.

— Что за шум? — притворно удивился Биркин. — Что за люди?

— А твои послужильцы говорят, будто ты в отъезде, — насмешливо глянул на него сверху вниз Самсонов.

— Для кого здесь, а для тебя, Семейка, и точно в отъезде. Говори, с чем пожаловал! Недосуг мне.

— Признал, значит. Вот и ладно. Но давай сразу договоримся: я тебе не холуй, ты мне не господин. А пожаловал я по важному делу: грамоту от князя Пожарского привез. Со мною здесь хорошо знакомый тебе атаман Микола Перебей Нос со своим делом от Трубецкого и Заруцкого. И дьяк Казанского приказа Кирила Федоров. Из седла переговоры лишь у бездельных людишек приняты. Вот и принимай нас, как положено.

— Так это ты, Микола?! — вмиг сделался радушным Биркин. — Мы с тобою, как рыба с водою, я ко дну, а ты на берег! Ха-ха-ха-ха! — и велел стражникам: — Отпирай ворота! Нынче у нас гости на хрен да на редьку — незваные, да желанные! — и предупредил Самсонова: — У себя, как хочешь, а в гостях, как велят.

— Это само собой, Иван от Ивана, — спешился Самсонов. — Но и ты вели всех своих дворян и детей боярских тот же час к себе звать. Ты ведь разговора на кругу не боишься?

— Будет тебе круг, — в сердцах пообещал Биркин. — Будет!..

Изнутри его вместительный шатер был подбит серебристым сукном, а лавки крыты зеленым бархатом. Сразу видно: человек на удобства падок.

Пока собирались на круг начальные люди казанского стана, Кирила не столько в их лица вглядывался, сколько на левую руку каждого внимание обращал. Но ни у одного из них синей повязки так и не приметил.

В пику посланцам князя Пожарского первое слово Биркин предоставил атаману Миколе Перебей Носу. Тот говорил долго, пылко, то и дело сбиваясь на обиды запорожцам от седьмочисленных бояр и крымских татар под началом Кантемир Мурзы, на междоусобицу в ополчении Трубецкого и Заруцкого, а под конец стал высмеивать Псковского вора Матюшку Веревкина и призывать к нерушимому союзу между всеми, кто ненавидит ляхов и прочих наймитов, опоганивших Русь.

Одни слушали его с каменными лицами, другие торжествующе переглядывались, третьи презрительно улыбались, четвертые возмущенно ерзали, всем своим видом показывая, что присягнувшие Матюшке и сами его не лучше: легко воровать, да тяжело отвечать; очень уж вор слезлив, а плут богомолен.

Еще большую бурю чувств вызвала грамота Пожарского. Зачитав ее, Семейка Самсонов такими прямыми и доходчивыми пояснениями ее сопроводил, что по шатру возбужденный гул прокатился. В конце концов порешили, что каждый из собравшихся волен поступать по своему разумению, не препятствуя при этом один другому, а князю Пожарскому отписать, что счет дружбы не портит.

Сей уклончивый ответ Биркин велел положить на бумагу своему писцу, все это время сидевшему у него за спиной. Тут-то Кирила и заметил, что рука казанского грамотея обвязана синей тряпицей. Так вот он где хоронился, сердечный! Ну наконец-то…

Лицо писца было похоже на головку сыра, упрятанную под гриву темных прямых волос. Нос торчал морковкой, рот затерялся в бороде. Но все это грубое месиво скрашивали по-девичьи большие голубые глаза.

— Всякое дело концом хорошо, — облегченно объявил Биркин. — Больше я никого не держу!

Однако собравшиеся в воеводском шатре не спешили расходиться. Одни окружили шумно заспорившего с Биркиным Семейку Самсонова, другие Миколу Перебей Носа, третьи, возбужденно переговариваясь, столпились у выхода. Воспользовавшись этим, Кирила прилепился к столу, на котором писец разместил свои писчие принадлежности.

— При таком-то гаме нужные слова в голову не полезут, — посочувствовал ему Кирила.

— Коли не отрывать меня попусту от дела, то и полезут, — огрызнулся тот. Затем долго чистил перо о волосья за ухом, всем своим видом показывая, что более ни о чем говорить с чужаком не намерен и вдруг бросил на край стола туго скрученную записку, да так ловко, будто она там и прежде лежала.

— Экий ты сердитый какой! — с неменьшей ловкостью смел ее со столешницы Кирила. — А с виду душа-человек, — и, оставив взамен таким же образом скрученное заручательство, усмехнулся: — Ну извиняй, коли так. Только смотри не утони в чернилах.

На их мимолетную перепалку никто из старшин и внимания не обратил. Утихшие было страсти вновь разгорелись. Однако до тех пор, пока Кирила не выехал за решетчатые створы биркинского стана, его жгло опасение: а не велит ли каверзный воевода обыскать посланников Пожарского и Минина напоследок? Уж очень легко все получилось. Как по писаному.

Нет, не велел. Вместо этого Биркин придуриваться стал:

— Скатертью дорога, добродеи! Сказал бы я вам на прощанье умное слово, да дома забыл. Так и быть, без него скачите. Придорожная пыль неба не коптит. Авось не скоро встретимся!

«Шути, шути, пока шутится, — усмехнулся Кирила. — Как бы потом своей шуткой не поперхнуться».

В Ярославль он возвращался, как на крыльях. Спешившись, первым вошел к Пожарскому, молча передал ему драгоценную записку. Говорить мешало сбившееся от волнения дыхание. Да и зачем говорить, если все, что надо, в ней сказано?

Пожарский деловито прочитал записку. Затем с чувством стиснул плечи Кирилы:

— С добрым тебя почином на новой службе, Нечаич! Так и дальше будь! В поле две воли: кому Бог поможет…