– Твой последний вопрос, дядя, был о том, как я смогу сделать то, с чем не справились мой отец, дед и восемьсот лет последователей Пророка. – Он указал на дыру: – Камень там, внизу, – гранит. Я буду стрелять такими камнями, каждый день, каждый час. Пока эти стены не рухнут. И тогда я поведу героев Анатолии и Румелии, курдов гор, арабов пустынь, янычаров моего сердца, – он повернулся и улыбнулся их командиру, – за эти стены. И я возьму свое военное знамя и святой Коран – и вырежу сердцевину Красного Яблока.

Сомневавшиеся больше не сомневались. Противники исчезли. Все члены Совета, вплоть до великого визиря, ликовали. По долине вновь прокатились крики; солдаты, стоявшие там, смешали ряды, сбились в толпу у подножия холма, сдерживаемые только тройной шеренгой личной гвардии. Крик, заполнивший долину, удвоился, когда Мехмед вскочил на коня, выхватил отцовский меч и вновь издал боевой клич правоверных:

– Аллах акбар!

* * *

Со стен Эдирне, сквозь прорезь вуали, смотрела Лейла. Она могла бы одеться мальчиком и подойти ближе. Или натянуть одеяния бекташи, кем она некогда была – подруги янычара, – распустить волосы и храбро встречать мужские взгляды. Но все это потребовало бы от нее обращать внимание на многое, а ей хотелось сосредоточиться только на одном. На мужчине в дальнем конце долины, на судьбе, которую он создавал.

Своей. Ее. Бога.

Она не следила за ним глазами, хоть и держала их открытыми; на таком расстоянии все размывалось. Ее провидение лучше справлялось вблизи – и лучше всего, когда нужно заглянуть внутрь. Но здесь все и так ясно. Двое мужчин ее судьбы. Один на том далеком холме, без сомнения воздел к небу отцовский меч, когда начал крик, громом прокатившийся по долине и долетевший гулом даже сюда; кучка женщин, вышедших посмотреть на своих мужчин, была захвачена им и тоже кричала.

Господь велик, подумала она, отворачиваясь. И хотя все в его воле, Лейла придавала будущему ту форму, которую может придать только она. Лишь Аллах способен дать победу – но человеку могут помочь звезды и предзнаменования. А читают их те, кто одарен, как она.

Лейла направлялась к дому дочери сестры ее отца. Там лежит вся ее маскировка, там же – ее оружие. Она сбросит женские одеяния, натянет одежду юноши, стянет грудь под туникой, прикроет стройные ноги шароварами, заправит длинные волосы под тюрбан, замаскируется. Кинжал на поясе и арбалет за спиной отпугнут большинство людей. Она пройдет беспрепятственно. Даже в тот город, куда она сегодня отправлялась. В Константинополе до сих пор жили турки, поскольку торговля продолжалась даже в преддверии войны. Еще один юноша, пришедший навестить своего родича-торговца, не заслужит особого внимания.

Лейла шла по извилистым переулкам Эдирне, возбужденная окончанием одной задачи и началом другой, со своими опасностями. Но мужчина, которого она искала сейчас, другой человек судьбы, был более размыт для ее взора, чем Мехмед на другом конце долины. Именно по этой причине ей пришлось уйти. Ей нужно снова найти его.

Григория.

У людей есть свой срок. Каждый важный в ее жизни человек, янычар и еврей, приходил, когда она нуждалась в нем, а он, по-своему, нуждался в ней. Жизненно важно найти его снова, еще раз, прежде чем все случится. Окружить его оберегами, чтобы защитить.

«И чтобы увериться – он мой, и ничей больше».

Эта мысль остановила Лейлу перед дверью племянницы. Она прислонилась к двери, не толкнув ее.

Ничей больше… Лейла видела женщину в таблице, которую составила по возвращении с Корчулы. В предрассветном шепоте, в дреме после занятий любовью она получила сведения, нужные, чтобы внести его в таблицы. И отыскала женщину, в его сочетании Венеры и Нептуна, в месте для запутанной любви. «Вот почему я должна найти его, – подумала Лейла. – Я еще раз привяжу его к себе».

Она удивилась ногам, чуть ослабшим при этой мысли, легкой боли между ними. Улыбаясь, женщина вздохнула и открыла дверь.

София следила за ним сквозь ставни, сквозь нитки дождя. Они накрывали город уже неделю, размывая даже дом напротив, лишая вещественности вид и камень. Дом стоял в руинах, и, когда София впервые заметила фигуру среди покосившихся бревен, она подумала, что это призрак семьи, жившей здесь, родителей и троих сыновей, умерших от чумы пять лет назад. Женщина перекрестилась, пошла помолиться перед домашним алтарем, вернулась… и фигура по-прежнему была там; голова под капюшоном поднята, но лицо неразличимо за дождем и тенями. Дождь не прекращался, однако человек стоял там и час спустя, с совсем не призрачным постоянством, ибо она уже встречала призраков – ее матери, покойного брата, – и они колыхались, приходили, смотрели, исчезали, если с ними заговорить. Они не стояли часами, глядя вверх.

София знала, кто он. Когда она назвала своих призраков, он завершил счет. И это было самым тревожным: осознать, что тот, кого она считала мертвым, жив. Что тот, кого навсегда изгнали из города, вернулся, несмотря на угрозу немедленной смерти. Что мужчина, которого она любила и оставила, стоял в десяти шагах от нее.

– Мама!

Крик напугал ее, настолько она ушла в себя. Однако в нем не было ничего удивительного. С той минуты, как София три недели назад вернулась в город, дочь не оставляла ее, все время была рядом, касалась ее…

– Что случилось, ягненок? – София наклонилась и погладила мягкую щечку пятилетней девочки.

– Мама, ты сказала, что расскажешь мне историю.

Девочка выпятила нижнюю губу, мгновенно напомнив Софии Феона. Минерва многое взяла от него: сильную волю и спокойные требования. А вот Такос, затерявшийся над книгами в другой части дома, больше походил на Софию. Высокий для своего возраста, скорый на смех и плач.

– Историю? – спросила София, присев и обнимая дочь. – Какую именно?

– Самую прекрасную, – просто ответила Минерва, прижимаясь к ней.

Прекрасную? София взглянула в окно. Там была история, стоящая под дождем и в руинах, но она не была прекрасной, а ее конец ни за что не понравился бы дочери. Некогда София думала, что это трагедия, подходящая тем пьесам о богах и героях, которые игрались на Ипподроме в праздничные дни. Но сейчас она осознала, что не знает конца, что все прошедшее было лишь перерывом между действиями. И она чувствовала – сильно, определенно, – что ей необходимо узнать, и узнать прямо сейчас.

София крепко обняла дочь, приподняла ее, вставая, и поцеловала.

– Мне нужно выйти, мой херувимчик. Афина расскажет тебе историю.

Девочка скривилась:

– У Афины ужасные истории. И голос у нее как у вороны. – Она прижалась теснее. – Я пойду с тобой.

– Нет. – София поставила девочку на ноги, отцепила от себя. – Мне нужно…

Она посмотрела в окно. Кажется, вдали ударила молния. Шум дождя по крыше стихал.

– Буря проходит. Скоро откроется рынок. Мне нужно купить продукты.