На последнем этапе она всегда умела вырулить ситуацию в нужную сторону. Сафари заканчивалось тем, что Киреева вытирала прирученному зверю сопли, успокаивала, сулила нежную дружбу навеки и строгим тоном наставляла ценить жену, а тот кивал, соглашаясь, и смотрел на нее с тихим обожанием.

Давненько не испытывала она такого азарта. Со временем коллекционировать победы стало скучно. Все повторялось, и каждый раз все было однообразно и очень предсказуемо. Неинтересно. Неинтересный народ мужики. И легкоуправляемый.

Неужели ей вновь захотелось почувствовать свою силу? Скрутить этого тигра-людоеда? Только потому, что у него дома обнаружилась боксерская груша?

Заиграли магическим светом глаза. Губы сами сложились в улыбку, чья магия стоила магии глаз. Боясь выдать себя, она спешно решала, что ей со всем этим делать?

А, да что там! Нырнем? А нырнем. В конце концов, может, он меня и не заметит. Хотя зачем лукавить? Разве когда-нибудь не замечали тебя мужчины, которых ты назначала себе в жертву? Но прежде — дело.

Надежда стояла напротив разверстой ниши платяного шкафа и задумчиво смотрела внутрь на пиджачно-брючную стену. Лапин не обманул. У него действительно было много всего. Дюжина костюмов — это вам не хухры-мухры, это сила. Тут были костюмы шерстяные, на зимние холода, были из благородного шелка на весну и осень, были льняные на лето. И все без исключения они были серые. Серые — в смысле цвета, а не в смысле того бутика, в котором были приобретены. Здесь был костюм серо-коричневый, и серо-голубой, и серо-зеленый, а также мышино-серый, серый в рубчик, в полосочку, елочку и в серые конопушки.

Киреева была озадачена. Нет, она ничего не имела против этого чудного универсального цвета, но все же ей хотелось, чтобы они предстали перед жюри яркой парой, а не умеренно скромной, как интеллигенты из провинции.

Сама она одела маленькое темно-синее, почти черное, платье из велюрового трикотажа с кружевным воротником-стойкой под самое горло. Но платье имело спереди кокетку из тончайшей паутины синего шифона, достаточно глубокую, чтобы мужской взгляд не сразу мог от нее оторваться, а тесные шифоновые рукава до самых запястий дополняли интригующую картину. Платье едва закрывало колени и сидело на ней изумительно.

— А где у вас рубашки? — оптимистично спросила его Надежда, которая не торопилась признавать свое поражение и все еще рассчитывала соорудить ему образ из подручных средств.

Лапин гордо раздвинул соседнюю створку и махнул рукой в сторону ослепительно белых сорочек, которых было еще больше, чем пиджаков. Ни тебе черных, ни тебе красных, ни тебе в полосочку-клеточку.

— Галстуки показывать? — спросил он самодовольно, расценивая ее молчание, как комплимент.

— Скажите, Иван Викторович, а что-нибудь еще из одежды у вас есть? Что-нибудь менее… официальное? Что-нибудь поярче? — спросила его Надя с жаркой надеждой в голосе.

Лапин обиженно проговорил:

— Что я вам, прощелыга какой-нибудь, чтобы как попугай одеваться?

— Ну почему обязательно — как попугай? Просто иногда можно позволить себе небольшую вольность, — рассудительно отвечала она, проникнув в глубину шкафа и обнаружив там нечто интересненькое.

Там, на задворках, тосковали неформатные вещи, по счастью, не изгнанные хозяином насовсем. В числе прочего нашелся и черный замшевый пиджак, и песочно-рыжие тонкой шерсти брюки.

— Я это не одену, — заартачился Лапин, но Надя умела быть вкрадчивой.

— Ну, Иван Викторович, ну дорогой, вы только примерьте, а если не понравится, то и не надо, в сером костюме будем зажигать.

Она вышла, чтобы не мешать мужчине переодеваться, а потом снова вошла, и, осмотрев его с ног до головы, все равно осталась недовольна. К чему вообще тут этот глупый галстук? Надежда решительно произнесла:

— Иван Викторович, у вас цепочка золотая есть? Толстая? Должна иметься, вы же в перестройку наверняка пальцы гнули. Нужна цепочка, нужна печатка. Есть?

Лапин, конфузливо жмурясь, порылся на полке с водолазками и джемперами и извлек из глубин футляр, из которого достал толстенную золотую цепь и перстень-печатку.

— Супер! Настоящие вериги, — одобрила Киреева. Она тут же заставила его снять галстук и взамен него надеть эти «вериги», расстегнув пару пуговиц. Потянула его к зеркалу и придирчиво их обоих осмотрела. Лапин выглядел непривычно, но об этом потом. Чего-то все еще не достает для завершения ударной мощи его нового образа. Так, чего не достает?.. Черный замшевый пиджак, песочные брюки, черный кожаный ремень, ослепительно белая рубашка с расстегнутым воротом, из-под которого проглядывает золотая цепь. Печатка на мизинце.

В чем же дело? Да в тебе, Надя, в тебе! Цвет волос не тот. Не подходит твой «темный мед» к его песочным брюкам, не тот оттенок. Нужен контраст, нужна морковка. В смысле, волосы нужно перекрашивать в лисий цвет, без этого никак. Да и его прическа никуда не годится.

— Едем в салон, — приказала Надежда, — будем вам стильную стрижку делать.

— Что вы придумали? — попытался возмутиться Лапин. — У меня отличная стрижка, делал ее неделю назад, за большие деньги, между прочим.

— Вы с вашей стрижкой похожи на безумного ученого из американской страшилки, это если в любимом сером пиджаке. А сейчас она вообще не в кассу. Голова отдельно, тулово отдельно. А ваше тулово сегодня выглядит удачнее, так что не спорьте, — раскомандовалась Киреева, почувствовав кураж.

— Ну как юбилей племянницы прошел? Ей сколько? Двадцать стукнуло? — спросила плавным голосом Алина Росомахина, принимая у Надежды Михайловны бархатную коробочку, которую та протянула ей через стол.

— Спасибо, Алин, мне очень пригодилось. Сколько стукнуло? Двадцать, да, двадцать. Годы летят…

Киреевой не хотелось рассиживаться, но сразу уйти было не политкорректно, и она решила немножко у юрисконсульта задержаться.

Вот уже второй месяц, как Алина изменила своей обычной четкости в одежде, забросила тесные жакеты и узкие лодочки на шпильках и носила теперь вещи мягкие, драпированные и объемные. Хотя чего там драпировать-то пока? Однако драпировала.

А по поводу голых беременных животов с пирсингом в пупке заявила как-то, что так одеваться не подобает. Именно таким словом и выразилась — не подобает. Киреева тогда едко поинтересовалась: «А что, Алиночка, по-вашему, беременной быть стыдно? Это скрывать и прятать надо?» И тут же схлопотала в ответ, что беременной быть не стыдно, а почетно, но женщина беременная должна выглядеть целомудренно и скромно. И не страдать по поводу того, что из-за этого ребенка в пузе теряет девять месяцев полноценной жизни.

Надежда тогда решила не заводиться. Отчасти потому, что и сама так считала, но публично не высказывалась, чтобы не говорили потом, что она ханжа в силу возраста.

— Надежда Михайловна, вы слышали новость? Руководство решило отметить 23-е февраля с купеческим размахом. «Елки-палки» доставят с посыльными всю закусь, а «Утконос» выпивку. Клево?