Секретарши молча приветствуют меня. Одна – умница, другая – красавица, они ненавидят друг друга, да и меня тоже не особенно любят. С той, которая красивая, с Эльзой, я шесть или семь раз переспал – давно бы ее уволил, но ей всякий раз удается прижать меня к стенке. С другой, с Кати, переспал всего однажды, под воздействием новых препаратов, которые заставляют меня творить всякие вещи, о которых и вспоминать не хочется.

– Господин Клюссен ожидает вас, – произносит Кати.

– Отлично! – я вхожу в кабинет, усаживаюсь за стол, скрещиваю руки и медленно считаю до десяти. Только потом достаю из кармана телефон. Ответа нет. Как же она может так со мной обращаться?!

Я управляю всем капиталом Адольфа Альберта Клюссена, и я потерял все. Все выписки и сводки, которые он получал на протяжении последних двух лет, были сфабрикованы. Он стар и не слишком умен, и даже если я не смогу вернуть его сбережения, то по крайней мере я в состоянии впечатляюще сводить баланс и изобретать прибыль, которую получил бы, если бы только умел предсказывать, как изменится ситуация на рынке. Потом разбавляю цифры всякими графиками, синими, красными, желтыми кривыми – все это укрепляет его доверие ко мне. Но любая встреча с ним таит опасность.

Я встаю и подхожу к окну. Вид из него великолепен. Трудно привыкнуть к такому простору и свету. Как всегда, когда мир подступает ко мне во всем своем великолепии, мне вспоминается Ивейн и один давнишний вечер в библиотеке отца. Нам было по двадцать два, канун Рождества, он прибыл из Оксфорда, я – из санатория.

– Рассказывай! – потребовал он.

Каких-то необыкновенных воспоминаний о минувших месяцах у меня не осталось. Все было желтоватым, цвета яичной скорлупы – стены, пол, потолок, халаты персонала. По ночам было не понять, слышишь ты голоса других пациентов или те, что роятся у тебя в голове.

– Надо подыгрывать, и все, – сказал Ивейн, – вот в чем вся суть. Врать. Тебе кажется, будто люди видят тебя насквозь, но это неправда – никто никого насквозь не видит. Людей нельзя читать, как открытые книги. Ты думаешь, будто люди замечают, что с тобой происходит, но это не так.

– Не понимаю, о чем ты.

– Вот, это верный ответ. Наблюдай, пытайся уловить правила игры. Люди редко поступают спонтанно, обычно они действуют механически. Совершают поступки, руководствуясь привычкой. Когда выведешь правила, придерживайся их, как будто вся твоя жизнь зависит только от этого. Ведь это и в самом деле так: твоя жизнь зависит от этого.

Я разглядывал столешницу. Старая, очень старая древесина, достояние семьи. Стол принадлежал еще нашему прапрадеду, который якобы был актером. Черные разводы на свилеватой доске образовывали неповторимой красоты узор. Мне показалось странным, что я обратил на это внимание, а потом я понял, что это отметил вовсе не я, а Ивейн.

– Правда – это, конечно, хорошо, – продолжал он, – но на правде порой далеко не уедешь. Постоянно задавайся вопросом, что именно от тебя требуется. Говори то же, что и все, поступай так же, как все. Определи точно, кем хочешь быть. Спроси себя, что тот, кем ты хочешь быть, сделал бы на твоем месте. И так и поступи.

– Если бы яйцеклетка не разделилась, – промолвил я, – было бы нас не двое, а один.

– Сосредоточься!

– Но кем бы он тогда был? Мной, тобой или кем-то третьим, нам неведомым? Кем?

– Весь фокус в том, что тебе необходимо пойти на сделку с собой. В этом вся сложность. Не жди ни от кого помощи. И даже не думай пойти к психотерапевту. Там тебя могут только научить жить с собой в согласии. Находить хорошие оправдания.

Мне следовало ответить ему, что он прав, думаю я сейчас, и не следовало идти к психотерапевту. Я и сейчас хочу поговорить с ним, увидеть его, мне нужен его совет. Может, я мог бы одолжить у него денег и исчезнуть. Поддельный паспорт, рейс до Аргентины, только я один. Пока что это возможно.

Я снимаю трубку и, к сожалению, слышу, голос Эльзы, а не Кати.

– Мне необходимо поговорить с братом. Позвоните ему, попросите приехать.

– С каким именно братом?

– Ну, с каким, с каким! – я тру глаза.

Она молчит.

– Так что позвоните ему! Прямо сейчас! Скажите, что это по-настоящему важно. И наконец, пригласите ко мне Клюссена.

Кладу трубку, скрещиваю руки на груди и пытаюсь сделать вид, что погружен в раздумья. Внезапно понимаю, что, проходя через приемную, Клюссена я в ней не видел. На диване никого не было. Но разве она не говорила мне, что он уже ждет? Но если он уже здесь, но не в приемной, не значит ли это, что… Я беспокойно оглядываюсь по сторонам.

– Адольф! Приветствую!

Вот он, сидит и смотрит на меня. И по-видимому, сидел здесь все это время. Улыбнувшись, я пытаюсь сделать вид, что пошутил.

Адольф Альберт Клюссен – статный седовласый мужчина лет семидесяти пяти, хорошо одетый, привыкший повелевать, загорелая кожа изборождена морщинами, кустистые брови – смотрит на меня так, словно жабу проглотил, словно за это утро умудрился потерять ключи, деньги и документы, да его еще осмеяли за рассеянность, словно его обокрали, а потом еще и расцарапали его спортивный автомобиль. Под мышками его рубашки-поло темнеют пятна пота, но в этом, вероятно, виновата жара, и не стоит придавать этому значения. Адольф Альберт Клюссен, сын владельца торгового дома Адольфа Аримана Клюссена, внук основателя торгового дома Адольфа Адомеита Клюссена, был из семьи, в которой старших сыновей уже так долго называли Адольфами, что никто не решался прервать традицию, глядит на меня так, словно презирает весь окружающий мир. При этом он не знает, что за душой у него ни гроша.

– Адольф, как я рад тебя видеть!

Рука его на ощупь – как узловатая коряга. Надеюсь, моя ладонь не вспотела от переживаний. По крайней мере, голос я держу под контролем, он не дрожит, и взгляд у меня уверенный. Он говорит что-то о том, что я не отвечаю на письма, я восклицаю «Какой скандал!» и обещаю вышвырнуть свою секретаршу вон. Быстро раскладываю перед ним три распечатки с ничего не значащими цифрами, под которыми стоят названия самых известных компаний из числа наименее рисковых голубых фишек: «Эппл», «Беркшир Хатауэй», «Гугл» и «Мерседес-Бенц» и пестрят множественные круговые диаграммы, раскрашенные всеми цветами радуги.

Но сегодня даже это не действует. Моргнув, он откладывает листки в сторону, склоняется ко мне и сообщает мне, что надумал принять важное решение.

– Важное решение! – Я встаю, обхожу стол и сажусь на самый край. Всегда быть чуть выше собеседника – старый трюк при ведении переговоров.

Он уже не молод, заявляет Клюссер, и потому не хочет больше рисковать.

– Рисковать? – я скрещиваю руки. – Клянусь своим отцом, мы никогда ничем не рисковали!

Скрещенные руки – хороший жест, он производит впечатление искренности. Класть руку на сердце, напротив, в корне неверно.

Уоррен Баффетт, продолжает он, советует никогда не вкладываться в то, в чем не разбираешься.