– Да, странно, – соглашается мальчик.

– Это твоя сестра? – спрашиваю его.

– Он мой брат, – отвечает она.

– Вы в одной школе учитесь?

Вопросительно взглянув друг на друга, оба молчат; мальчик пожимает плечами.

Я знаю, что мне надо спешить, сначала к Сибилле, потом на собрание, но вместо того, чтобы встать, снова закрываю глаза.

– Ты когда-нибудь летал на самолете?

– Летал, а что?

– Почему он летает?

– Потому что у него есть крылья.

– Но ведь самолет такой тяжелый! Как же он летает?

– Из-за подъемной силы.

– Какой силы?

– Не знаю.

– Не знаешь?

– Нет.

– Но ты ведь учился в школе!

– Да.

– Почему же самолет летает?

Темнота, в которую меня погружают закрытые веки, пронизана солнечным светом. Ярким, оранжевым светом, в котором плавают желтые круги, из стороны в сторону, то поднимаясь, то опускаясь. Даже звуки перфоратора вдруг кажутся мне мирными и спокойными.

– Не лезь к этой троице, – вдруг говорит мальчик. – Не вмешивайся, просто пройди мимо.

– Что? – распахнув глаза, я жмурюсь от солнца. – Что ты сказал?

– Я сказал, нам надо идти.

– Мне тоже, – я быстро вскакиваю.

– Йози, – говорит мальчик. – Меня зовут Йози. А это Элла.

– А тебя как зовут? – спрашивает девочка.

– Ганс. – Очень трогательно, что они все-таки решили сообщить мне, как их зовут, но это вовсе не повод терять бдительность.

– Пока, Ганс!

Удаляясь, я чувствую себя так легко, что буквально парю над землей. Может, все дело в солнце, а может, в том, что я голоден. Надо было все-таки съесть спагетти. Чтобы не грохнуться в обморок, притормаживаю у киоска.

Ждать своей очереди приходится долго. Передо мной трое подростков спорят с продавцом. На одном – футболка с надписью «MorningTower»[3], на другом – «bubbletea is not a drink I like», на майке третьего полыхает огненно-красная буква «Y». «Да вы с ума сошли, – говорит один из них продавцу. – Полная фигня!» На это продавец советует им проваливать, в ответ один говорит ему, чтобы сам проваливал; нет, это вы проваливайте, отвечает продавец, да нет, сам отсюда проваливай, говорит другой, и так продолжается некоторое время. Я уже решил отправляться восвояси, но в конце концов троица идет своей дорогой и исчезает в ближайшей дыре подземки; я наконец могу купить себе хот-дог. Он очень даже недурен. Звонит телефон. Это Ивейн. Не зная, что и думать, снимаю трубку.

– Я тут подумал: позвоню-ка тебе, – говорит брат.

– А что такое?

– Не знаю, просто какое-то странное чувство. С тобой все в порядке?

– Разумеется.

– А откуда у меня тогда такое чувство?

– Может, потому, что я собирался с тобой сегодня… Ах, вот оно что! – тут мне все становится ясно. От неожиданности я застываю на месте. Гудят автомобили, что-то кричит мне полицейский: я снова встал посреди улицы, сам того не заметив.

– Что смешного?

– Представь себе, я попросил секретаршу тебе позвонить, а она… Она позвонила Мартину!

– Мартину?

– Ну, мы сходили пообедать. Я еще все время спрашивал себя, что он тут делает.

– Как вообще дела?

– Хорошо. Как обычно. Что в мире искусства?

– Приходится следить за тем, что происходит за стенами аукционных домов. Нельзя терять контроль над ценами. Кроме того…

– Говорил в последнее время с матерью?

– Да, точно! Надо бы ей позвонить. Она оставила мне три сообщения на автоответчике. Но с тобой что-то не так. Я это чувствую. Можешь отговариваться, но…

– Прости, мне пора!

– Эрик, ты можешь обо всем мне…

– Все в порядке, правда, просто пора!

– Почему тогда…

Сбрасываю вызов. Странные они, эти разговоры с Ивейном – словно с самим собой говоришь, и мне вдруг снова становится ясно, почему я его избегаю. Потому что мне трудно от него что-то скрывать, он видит меня насквозь, как я вижу его. При этом он не должен знать, как плохи мои финансовые дела и как плохи дела личные. Для меня это обернулось бы позором, признанием величайшего поражения, к тому же я не уверен, что он сохранит это в тайне. Есть старинная мудрость: тайна остается тайной лишь тогда, когда о ней не знает никто, кроме тебя одного. Если придерживаться этого правила, то хранить секреты не так сложно, как может показаться. Даже если знаешь другого человека, как себя самого, прочесть его мысли ты все равно не сможешь. Я не могу просить у Ивейна денег. Не могу просить его помочь мне исчезнуть. Он слишком правильный, ему этого не понять.

Как бы мне хотелось, чтобы он все-таки был традиционной ориентации. Когда я узнал, я неделями сходил с ума. Мы с ним так похожи – что это говорит обо мне самом, что это значит? Ничего. Да, я знаю, это не значит ничего, ничего, ровным счетом ничего, но простить его не могу.

Шлю сообщение Кнуту – адрес и указание выезжать немедленно. Открываю дверь дома, где живет Сибилла, поднимаюсь на второй, третий, четвертый этаж, останавливаюсь у двери и хочу сперва перевести дух, но не могу ждать и громко стучу. Мог бы, конечно, и позвонить, но после того, как она так меня отчехвостила, нужно подавать себя повнушительнее.

Она открывает дверь. Не могу не отметить, до чего она хорошо выглядит – не так красива, как Лаура, но нечто в ее облике делает его более волнующим: длинные волосы, тонкая шейка, не прикрытые рукавами руки, на которых позвякивают пестрые браслеты. Она была моим психологом, но полгода назад перестала меня принимать, сославшись на то, что это противоречит профессиональной этике. Не страшно: терапия все равно смысла не имела, я врал на каждом шагу.

– Что, неужели звонок сломан?

Я прохожу в коридор, оттуда в гостиную. Перевожу дух, хочу что-то сказать, но не нахожу слов.

– Бедняжка. Иди ко мне.

Я сжимаю кулаки, делаю вдох, раскрываю рот – и ничего.

– Бедняжка, – повторяет она, и вот мы уже на ковре. Я хочу возразить, хочу призвать к порядку, ведь умение призвать себя к порядку – это самое важное человеческое качество, но бесполезно: я вдруг понимаю, что совершенно не желаю призывать к порядку, а желаю именно этого, того, что происходит сейчас между нами, в порядке ли, в беспорядке, в непорядке – ну а почему нет, иначе можно прожить жизнь и остаться ни с чем.

– Но…

– Все хорошо, – шепчет она мне в ухо. – Все хорошо.