– Но ведь разбираюсь я – это моя профессия, Адольф! – поднявшись, я подхожу к окну и встаю так, чтобы ему не было видно моего лица.

Пару лет назад все шло хорошо. Инвестиции были разумны, баланс уравновешен. Потом ликвидность уменьшилась, и меня осенило, что в принципе мне ничего не мешает просто делать вид, что я на чем-то выиграл. Если обнародовать потери, инвесторы начнут выводить деньги, а если объявлять о прибыли, все остается по-старому – и можно продолжать, убытки со временем покрываются, никому это не вредит, это всего лишь числа на бумаге. Я так и поступил, и спустя пару месяцев деньги вернулись.

Но через год я вновь оказался в такой же ситуации. В самый нелегкий момент мой второй по значимости клиент собрался выводить три миллиона. Были определенные позиции, которые я не мог закрыть, не понеся потерь, так что я объявил о ложной прибыли, привлек таким образом новых клиентов и выплатил те миллионы из их средств. Я был уверен, что курсы вскоре выровняются, и все снова встанет на свои места.

Но котировки продолжали падать. Все больше клиентов хотело изъять деньги, и если бы мне не удалось привлечь новые вложения, то все бы вскрылось. Когда курс и в самом деле стабилизировался, нехватка средств была уже слишком велика.

Но я не терял надежды. Считалось, что я делаю успехи, ко мне стремились все новые вкладчики, и я использовал их деньги, чтобы выплачивать доход старым инвесторам – по десять, двенадцать, а то и по пятнадцать процентов годовых, такие суммы, что никто уже и не задумывался о выводе капитала. Я долго верил, что неожиданно найдется выход. Но два года назад, проведя ночь за бесконечными подсчетами, понял, что этого не произойдет.

Аргентина, Венесуэла, Эквадор, Либерия, Кот-д’Ивуар. Новый паспорт, новое имя, новая жизнь. Так и надо было сделать – Мари была бы в восторге, а Лаура смогла бы закатывать вечеринки где угодно. Да и погода где угодно лучше, чем здесь.

Но я упустил свой шанс. Слишком долго тянул, никак не мог решиться. Чтобы исчезнуть без хлопот, нужно много денег. У меня же не осталось ничего. Все накопления испарились, кредитный лимит был исчерпан.

– Ты знаком с Бхагавадгитой? – спрашиваю я.

Клюссер уставился на меня в недоумении. Чего-чего, а такого поворота он не ожидал.

– Бог Кришна говорит воителю Арджуне: «Ты никогда не сможешь понять, почему все так, как оно есть. Не сможешь распутать клубок событий. Но вот ты стоишь предо мной, великий воин. Так что не задавай вопросов, вставай и борись».

Слышал как-то по авторадио. Цитата мне так понравилась, что я поручил Эльзе ее найти.

– Где же я вам ее найду? – спросила она.

– В Бхагавадгите!

– И как же мне ее там найти?

– Прочитать.

– Что, всю?

– Нет, только до тех пор, пока не встретится эта цитата.

– А если она в самом конце?

Так она ничего и не нашла, поэтому приходится цитировать по памяти. Уж Клюссен-то проверять не станет.

Он молчит. Ну, как бы то ни было, произносит он затем, он хотел бы диверсифицировать вложения.

– Адольф! – Я хлопаю его по плечу с такой силой, что старик весь шатается. На секунду теряю нить: наверное, дело в его бровях. Если у твоего собеседника такие бровищи, то и смутиться недолго. – Вместе мы неплохо заработали. И заработаем еще. Цены на недвижимость растут и растут! Кто решит сейчас выйти из игры, потом будет жалеть.

Как бы то ни было, повторяет он, потирая плечо, он, его жена и сын посоветовались и решили по-новому распределить активы. Сын полагает, что вся система движется к коллапсу. Что все в долгах. Капитал обесценился, и ничем хорошим это кончиться не может.

– Распределить активы? Да ты ведь даже не знаешь, что это значит! – Нет, тут я зашел слишком далеко. – То есть я хочу сказать, ты, конечно, знаешь, но мне кажется, ты говоришь чужими словами. Это на тебя не похоже, это не тот Адольф, которого я знаю.

Сын, продолжает он, только что окончил программу делового администрирования, и он…

– Адольф! Ты же знаешь, университет – это одно, а реальная жизнь…

Что вообще творится? Кто этого сына звал? Немного помолчав, я делаю глубокий вдох и произношу длинную речь. Суть не в том, что именно я говорю, Клюссер все равно мало чего поймет и еще меньше запомнит. Суть в том, что я просто говорю, и говорю без запинки, не делая пауз, в том, что он, слыша мой голос, почувствует, что имеет дело с человеком более могущественным, чем он, с интеллектом такого уровня, которого ему не достигнуть.

Скоро придется вот так же держать ответ перед судом. Адвокат посоветует не делать заявлений, все они советуют одно и то же. Боятся, что подзащитный запутается в показаниях, не верят, что он справится с гособвинением, полагают, что он будет недостаточно убедителен. Вероятно, поэтому придется отказаться от услуг своего адвоката, что посреди процесса, конечно, произведет жуткое впечатление. Может, будет лучше с самого начала защищаться самому. Но тех, кто отказывается от адвоката, считают глупцами; уважающий себя обвиняемый должен располагать дорогостоящим защитником, помпезным, моментально узурпирующим все пространство. Без этого никак. Но лишить себя права высказаться я не позволю.

– По какому поводу? – спрашивает Клюссен.

– Прошу прощения?

– Где ты собираешься высказываться?

Он смотрит на меня, я – на него. Не может быть, чтобы я сказал это вслух, наверное, тут какая-то ошибка. Поэтому я отмахиваюсь и продолжаю свой монолог о производных и производных второго порядка, о недооцененных фондах недвижимости, об управлении рисками и статистическом арбитраже. Цитирую отраслевой журнал «Эконометрика», хотя за всю жизнь купил один-единственный номер, упоминаю теорию игр и равновесие Нэша, не забывая также намекнуть на связи с людьми, занимающими ключевые позиции, которые снабжают меня инсайдерской информацией – что почти незаконно, но чрезвычайно выгодно.

Наконец я умолкаю. Надо дать собеседнику возможность опомниться, прийти в себя и осознать, что он проиграл. Я складываю руки на груди, наклоняюсь к нему и заглядываю прямо в глаза. Он достает носовой платок и долго сморкается.

– По рукам, Адольф? – я протягиваю ему ладонь. – Сказано – сделано, будем продолжать вместе. Так?

Клюссен в ответ сообщает, что пребывает в некоторой растерянности.

– По рукам!

В растерянности, повторяет он.

Левой рукой я хватаю его за правую и пытаюсь притянуть его ладонь к своей. Он сопротивляется. Я тяну, он продолжает сопротивляться – надо же, какой он, оказывается, сильный.

Говорит, что ему необходимо подумать. Он поговорит с сыном и напишет мне.

– Разумеется, думай! – севшим голосом восклицаю я. – Сколько хочешь! Подумать – это всегда важно.

Мы наконец пожимаем друг другу руки, но не в знак скрепления наших деловых отношений, а на прощание. Я так сильно сжимаю его ладонь, что загар сходит с его морщинистого лица, уступая место бледности. Я знаю, что проиграл. Он потребует свои деньги назад. И он знает, что я это знаю. Не знает же он того, что его денег у меня больше нет.