– Соломаха, – ответил Сталин. – Татьяна Соломаха[77]. Приедет через два дня. Пароль он знает. Отзыв: «Бабушка все хворает»…

Львов вышел из здания Николаевского вокзала и зашагал по платформе. Чуть поотстав, за ним шагали четверо штурмовиков. Этих четверых Глеб выбрал не только за подготовку, но еще и за партийную принадлежность: все четверо уже почти год состояли в РСДРП(б), вступив в «первой волне», то есть вместе со своими командиром и атаманом.

– Так, ребята, – повернулся Львов к своим бойцам. – Сейчас вы расходитесь, и каждый контролирует свой выход. Марш-марш-марш!

Козырнув, те разбежались по назначенным местам, а Глеб продолжил прогуливаться по платформе. Прибытие поезда из Екатеринодара[78] ожидалось с минуты на минуту…

Он как раз докурил папиросу, когда загудел приближающийся паровоз. Вскоре к платформе медленно подполз состав, из которого тут же выплеснулась волна разномастного народа. Пассажиры, встречающие, носильщики – все орали, вопили и толкались, но вокруг Глеба оставалось свободное пространство. Никому в здравом уме и твердой памяти не хотелось, пусть даже случайно, задеть сурового фронтового генерала самого что ни на есть зверского облика.

Львов огляделся и совершенно точно вычленил из толпы скромно одетую девушку в серой шляпке, с небольшим саквояжиком в одной руке. Второй рукой она, напрягая все силы, пыталась тащить здоровенный, чуть не в половину ее самой, чемодан. В памяти тут же возникла виденная когда-то в Музее революции фотография. «Соломаха», – отметил он машинально, уже направляясь к девушке.

– Мадемуазель, позвольте вам помочь, – козырнув, предложил Глеб.

– Спасибо, не стоит утруждаться, – сурово отрезала та, но Львов уже поднял ее чемодан. Тот и в самом деле оказался очень тяжелым.

– Пуда два, не меньше? – поинтересовался Глеб, поудобнее ухватывая багаж. – Пойдемте, мадемуазель.

– Куда? – опешила девушка. – Никуда я с вами не пойду! – И добавила дрогнувшим голосом: – Я кричать буду!

– Можете, – кивнул головой Глеб, откровенно веселившийся над создавшейся ситуацией. – Но даже если вы начнете кричать, второй выход с платформы не появится. А если вы совсем никуда не пойдете, то мне придется прислать солдат, чтобы они поставили вам здесь палатку.

Девушка лихорадочно заозиралась, потом как-то сникла и, тяжело вздохнув, тихо произнесла:

– Пойдемте…

Они подошли к вокзалу, и Львов поинтересовался:

– Голодны?

– Что? – изумилась девушка.

– Я спрашиваю: вы – голодны? Если да, то пойдемте, перекусим в ресторане. Кстати, местная кухня очень приличная.

– Да кто вы такой?! – Дернулась та и зашипела: – Что вы себе позволяете?! По какому праву издеваетесь?! Если я арестована – ведите меня, но издеваться над собой я не позволю!

– Во-первых, сударыня, я никак не мог предположить, что вы сочтете обед в вокзальном ресторане издевательством. Но если так, то могу вас пригласить в более приличное заведение: «Донон»[79], «Палкин»[80] или «Медведь»[81]. Выбирайте… – Он сделал широкий жест рукой и продолжил: – А во-вторых, с чего вы взяли, будто вас кто-то арестовал? Уверяю вас, товарищ Соломаха, что арестовать вас теперь – задача сложная и почти невыполнимая. Нас здесь пятеро, а это значит, что для вашего ареста придется вызвать не меньше роты из гарнизона. Да и то, нет никакой гарантии, что мы не прорвемся.

От услышанного Татьяна потеряла дар речи и только рот в изумлении приоткрыла. Глеб тихо засмеялся и негромко спросил:

– Дедушка волнуется от вашей телеграммы. Как здоровье бабушки?

– Бабушка все хворает… – с трудом выдавила из себя Соломаха и вдруг с силой ударила Львова в бок. – Как вам не стыдно меня так пугать?!

– А как вам не стыдно так пугаться? – улыбнулся Глеб, ловко уклонившись от удара.

Татьяна все-таки проголодалась: поезд, которым она приехала – увы! – не скорый и, тем более, не курьерский, так что вагона-ресторана в составе не имелось. Впрочем, далеко не во всех скорых и курьерских есть вагон-ресторан с дешевыми обедами для пассажиров третьего класса, а на дорогой обед ее скромные финансы как-то не рассчитаны. Поэтому она отказывалась от посещения вокзального ресторана больше для проформы, что, разумеется, не укрылось от Львова. Не слушая возражений, он взял девушку под руку и повел ее обедать.

Штурмовики, разумеется, последовали за своим командиром и смело уселись вместе с ним за стол. Официанты изумленно взирали на такое нарушение правил, хотя, если вдуматься, то никакого нарушения и не было: нижним чинам дозволялось посещать рестораны, кафе, театры и прочие публичные места только с разрешения вышестоящего начальства, а раз начальство прямо здесь и сидит, значит – дозволяет. Еще больше удивлялась Таня, глядя на то, как спокойно и уверенно ведут себя унтер-офицеры в присутствии своего генерала. Так не бывает, просто не может быть!..

– Слушайте, – сказала она, оторвавшись от замечательно вкусной ухи. – А вы – очень смелый человек.

Львов промолчал, но один из унтеров – ражий детина с тремя георгиевскими крестами на широченной, бочкообразной груди кивнул и пробасил:

– Верно, барышня. Храбрее нашего командира еще поискать. Да вдумчиво так искать придется…

– Ежели только, на приклад, с атаманом не равнять, – произнес другой, отрываясь от селянки. – Хотя там судить тяжко, который храбрее… – добавил он честно и снова занялся селянкой – только ложка замелькала.

– Только я все-таки не пойму, – снова заговорила Соломаха, понижая голос. – Как же вы не боитесь вот так разгуливать в генеральском мундире?

Глеб удивленно посмотрел на нее, озадаченно почесал нос:

– Честно говоря, я вас не понял, товарищ Соломаха. А почему я должен бояться?

– Ну, вы, конечно, очень похожи на генерала Львова, – зашептала девушка. – Во всяком случае – на те фотографии, которые я видела, но здесь ведь генерала должны знать многие? Не боитесь встретиться с такими?