— Мам, я не хочу больше молока. А как там Рыба?

Щеки красные, рот приоткрыт. Нос опять не дышит. Глаза у Алеши глубоко посажены, как у Жени, в щеточке темных ресниц. Блестят. Уж не температура ли опять? Наездились!

— Ты почему без тапочек?

Жене надо еще минутку форы. Одну маленькую минутку, собраться с мыслями.

— Рыба наша умерла, сынок. Она, наверное, болела, а нам в магазине не сказали.

Алеша останавливается посреди комнаты, как будто натыкается на стену.

— Как она может умереть, мама, если мы ее только что купили?

— Ну, сыночек, она болела, наверное, а мы не знали. Или старенькая была.

— Барсик тоже старый, и бабушка. Но они живые!

— Она болела, Алеша, а мы не знали. Нам тетя не сказала.

— Та тетя в магазине была хорошая, она бы сказала…

— А может, она и сама не знала?

Женя так и стоит, заслоняя стол. Куда ее девать теперь, Господи?

— Покажи.

Женя пододвигается, что поделать? Алеша залезает на стул и долго смотрит на рыбку.

— Она теперь не золотая. Она мертвая. Мам, а полечить нельзя ее? Ты не можешь ее сейчас как-нибудь вылечить?

— Нет, Алеша, уже никак.

— И что теперь с ней? А как же желания выполнять?

Алеша садится на пол и смотрит теперь на маму снизу вверх, чтобы не плакать.

— Желания будем сами исполнять. К нам папа сейчас придет, в шашки сыграете. Он тебе журнал новый принесет, наверное, про Скубиду. Пиццу пожарим, хочешь? С колбаской? Пойдем сейчас тесто вытащим, хорошо? А пока печется, можно мультик посмотреть, ты какой давно не смотрел?

Алеша ничего не хочет, ни мультик, ни пиццу, ни колбаску. Он, конечно, плачет. Он рыдает, уткнувшись лицом в подушки, пока Женя вылавливает рыбку из аквариума и спускает в унитаз. А куда ее девать? Потом забирает и аквариум тоже, воду-то надо вылить и камушки сполоснуть. Вдруг эта рыбина действительно болела чем-то? Алеша плачет и не хочет ни есть, ни пить. Женя плачет тоже. Они сидят на диване, обнявшись и всхлипывая, и Женя машинально трогает мальчику лоб. Он теплый, но не горячий.

— Давай градусник поставим?

Алеша покорно поднимает руку, привык уже. Температура нормальная.

— Читать будем? Какую тебе книжку читать?

За окнами давно стемнело. Алеша умыт, напоен молоком и переодет в чистую пижаму. Нос промыт и закапан каплями, горло выполоскано. Он уже не плачет, а читает про хоббитов. Женя так и не прибралась, тесто осталось в морозильнике. В девять часов Алеша уже спокойно спит и дышит ровно и глубоко. Женя укрывает его поплотнее одеялом, гасит ночник и вдруг понимает, что должен был прийти Геннадий Палыч. Алеша даже не вспомнил. Женя тоже как-то закрутилась, а теперь уже и звонить поздно — Манечка спит. Женя пьет на кухне чай с молоком и доедает сметанную булку. Пусть она толстая и не занимается собой, пусть в шкафу мама опять не сможет найти полотенце. Пусть стакан молочный и стакан чайный остались стоять в комнате на табурете. Не приехал Геннадий Палыч. И не позвонил. Пусть, в конце концов, рыба сдохла! Зато она успела самое главное желание выполнить. Температура нормальная, нос дышит, хрипов нет.

А рыбок завтра новых купят, она видела в том же магазине синих петушков в другом аквариуме. Они будут у них просто плавать, без всяких желаний.

— Пей!

— Не могу, сейчас назад полезет…

— Не полезет, пей!

— Мне уже от этой воды плохо. Дай передохнуть немножко!

— Пей, говорю, а то точно плохо будет. Три литра надо выпить!

Трое в крошечной совмещенной ванной. Лара — на бортике ванной, с полотенцем, Ирка, давясь, над унитазом с банкой в руке. Катя у двери, придерживая ее за оранжевый халат на крючке, чтобы не вломились собаки. Жарко, удушливо пахнет смесью похмельной кислой рвоты, стирального порошка и застоявшегося в тазу белья. Ларка в свитере с засученными рукавами. Лицо у нее красное, того и гляди, самой станет плохо. На полиэтиленовой занавеске белесые водяные подтеки, множество заляпанной пастой и бритвенной пеной утвари на полочке под зеркалом. И само зеркало, грязное, с отбитым краешком, тоже все мутное и запотевшее от непрерывно текущей в ванну горячей воды. Время густое и тянется медленно, топчется на месте. У Кати болит голова от недосыпа и духоты, хочется пить, но сам вид воды в Иркиной захватанной пальцами банке вызывает отвращение.

— Допила? Все, давай теперь.

— Не могу, дай отдышаться.

— Ира, давай без разговоров, давай, моя хорошая, все назад. Потом еще попьешь, и еще.

— Господи, да нет уже ничего…

— Ну, мне что, свои два пальца тебе засовывать?

Ларка позвонила Кате с самого утра, разбудила в воскресенье, выручай, мол.

— Кать, Ирку знаешь, Мухину, у вас в лаборатории работает?

— Мм-у…

— Ну, я в общем, веду ее, несколько лет уже.

— Му?

Ларка — Катина двоюродная сестра, на пятнадцать лет старше. Работает психиатром в районном диспансере. Ведет пациентов. Ирку Мухину из лаборатории. Ирка, значит, тоже пациентка.

— Звонит мне сейчас с самого ранья, на уши подняла. Я, говорит, все таблетки твои, Лар, только что выпила, надоело все. Мишка, говорит, мой надоел. Любовницу, говорит, завел и дома не ночует. Врет, наверное, он у нее вроде нормальный такой мужик был всегда.

Как они живут-то сейчас, ты не знаешь?

— Му-му, — Катя отрицательно помотала головой, содрогаясь в прихожей у телефона от сонного озноба. Но проснулась уже.

— Дочь у нее, ты слушаешь?

Катя опять помычала согласно.

— Саша. В десятом классе, красавица, на медаль идет. А эта чучела! Она ведь так, немножко депрессия, немножко истероид. Никакой органики. Все, говорит, прощай. Все таблетки выпила. И трубку бросила, не отвечает. Ехать к ней надо. Давай, Кать, бери там что-нибудь у себя, желудок промыть, зонд, что ли. И капельницу. Если совсем будет, ну… плохо, скорую вызовем, а если нет — ей сейчас психстационар не нужен, она вообще у меня может в штопор войти. Ее надо по-домашнему, полюбовно. Кать?

Катя на третьем курсе мединститута, уже год работает сестрой в реанимации большой больницы. Как на фронте. Любой укол уже куда угодно сделать может. Они с Ларкой в их политехнической семье — две белые вороны. Одна отвечает за души, другая — практик пока.

Катя окончательно проснулась, хотя голова еще не на месте, чугунная еще голова в воскресенье полвосьмого утра. Вчера днем поспала, так до часу потом зубрила, единственный выходной хотела освободить.

В пятницу дежурство, в субботу — учебный день. Утром нужно сделать последний рывок, пережить несколько часов лекций и занятий. Уже до боли, до отвращения знакомо это ощущение парения в пространстве. Не сон и не явь, когда хочется ехать и ехать в полупустом автобусе, умоляя время растянуться, чтобы еще на минутку продлить мутную дрему лбом на холодном стекле. Очнуться вдруг в поту на вдохе за остановку до нужной и выскочить с колотящимся сердцем, ощущая на языке горечь много раз пролитого кипятком ночного чая и выкуренных сигарет. И закуривать опять на ветру, за стеной учебного корпуса, не потому, что хочется, а по инерции борьбы со сном.