– Ага – туповато ответил я – Ты здесь как?

– Я-то? – усмехнулась Шелестова – Я… Стой. Танго. Обожаю танго. Ты его танцуешь? Хотя, о чем я…

Как это не странно – я его танцую. Выучился лет десять назад, случайно. Причем хрестоматийному танго, со всеми поворотами и нырками.

– Пошли – взял я ее за руку – Танго – так танго.

А почему бы и нет?

Взвизгнули скрипки, свет, заливающий зал, стал как будто потише, хотя, может, просто у меня кровь к голове прилила?

– Держи – расстегнув ремни, я снял портупею, стянул папаху, и сунул их Петро – Побереги.

– Добро, батька – ответил мне здоровяк, что-то жуя.

Рука Елены легла в мою руку, вторая моя рука опустилась на прохладный шелк платья чуть ниже ее лопаток.

– Ну, солдат – она бесстыдно и призывно посмотрела мне в глаза – Это наше первое танго.

Люди вокруг исчезли, в этом огромном зале нас осталось только трое – она, я и музыка. Её звуки отбивали ритм на пару с моим сердцем и сердцем моей партнерши – танго не танцуют, в нем живут и умирают. Каждое танго – это целая жизнь, с первым плачем, первым стоном и последним хрипом, только так можно в нем существовать, только так можно понять эту тоску двух человек, один из которых завтра отправится умирать на поле боя, а второй будет изнывать от неизвестности и извечной женской тоски. Каждое движение танго – это законченный этюд великой мистерии под названием Жизнь, даже если партнеры впервые свели свои руки вместе и двигаются в два шага.

Елена была превосходной партнершей, она предугадывала мои движения и не забывала делать вызывающие болео, которые так любят кинематографисты. Шелк платья обвивал ее стройные и длинные ноги, она послушно выгибалась, и я постоянно чувствовал ее руку у себя на спине.

Когда стих последний аккорд, я с удивлением обнаружил, что мы находимся в центре зала, одни. То ли все остальные уже оттанцевали, то ли еще чего – но в середине этого человеческого столпотворения были только мы, так и не расцепившие рук в наступившей тишине.

– Париж четырнадцатого года, похоже, не так ли? – раздался голос Зимина – Очень романтично.

На этом тишина закончилась, оркестр заиграл что-то быстрое, вроде чарльстона.

– Не так и плохо – отметила Шелестова – Не думала, что ты умеешь танцевать аргентинское танго. Ладно бы американское – но аргентинское? Ты меня отпустишь или так и будем стоять?

– Да вот, умеем кое-чего – я снял руку с ее спины – Нахватался по жизни разного.

– Поди, интересная жизнь была? – без улыбки сказал она.

– Почему была? – я тоже был серьезен – Есть. Мне и сейчас не скучно.

– Да что ты? – у нас сегодня явно был вечер ответов вопросами – А мне кажется то, что ты сейчас имеешь, очень трудно назвать жизнью. Так, что-то вроде стойла для коня, в котором полно овса и сена, знай только ешь, да свои функции иногда исполняй. Вон, смотри, и жокеи твои поспешают.

– Леночка – раздался слева голос Валяева – Вас невозможно оставить даже на мгновение. Только зазевался – и анарахисты уже вас танцуют.

– Добрый вечер – справа послышался голос Вики – Вот не ожидала тебя здесь увидеть.

– Овес и сено – улыбнулась Шелестова и протянула мне руку – Это было здорово, солдат.

– Это было по-настоящему, мисс – я осторожно пожал ее руку, и она удалилась с Валяевым, который повернувшись ко мне, скорчил страшную рожу, что-то вроде «Не влезай, убьет».

– Ну, везде она пролезет – пробубнила Вика – Я даже…

– Вик, я знаю все, что ты хочешь сказать – повернулся я к своей спутнице – Не надо, вот правда, сейчас не надо.

– Ну не надо – так не надо – покладисто согласилась она – Как скажешь.

– Батька, вот ты дал! – Петро показал мне большой палец, когда я подошел к нашей маленькой анархической колонии и отдал мою сбрую. Ребята уже оккупировали стол, разогнав от него всю публику, и явно уже махнули по паре рюмок водки – Показал недорезанным, чьи в лесу шишки!

– Да, это было красиво – подтвердил Азов, который уже скинул бушлат, оставшись в тельняшке, туго облепившей его грузное, но явно все еще очень сильное тело – Прямо как в фильме синематографической.

Хлопцы зашумели, кто-то сунул мне в руку приличных размеров фужер с прозрачной жидкостью.

– Батька, скажи, да так, чтобы душа развернулась во всю ширь – попросил Щусь (ну вот не знаю я. как этого парня зовут)

– А что тут говорить? – я обвел глазами своих товарищей – За них, проклятых, за баб. С ними жить трудно, почти невозможно, но без них жизни вовсе нет, потому как она без них нам ни к чему.

Фужеры звякнули, водка огненным клубком упала внутрь, опалив носоглотку, и настал этот секундный блаженный катарсис, называющийся «после первой».

– Ф-фух – Азов цапанул с блюда кусок ветчины, прозрачный, ароматный, тот, что называют «со слезой», и закинул его вслед за «беленькой» – Вот это ты верно подметил. О, всем молчать, Старик говорить будет.

Зал затих моментально, будто кто-то махнул волшебной палочкой и наложил на всех заклятие «Онемей».

– Добрый вечер, мои дорогие – Старик стоял на краю небольшого возвышения, которое, надо полагать, обозначало сцену. Он был одет в черный костюм, сидевший на нем невероятно изящно, под пиджаком, скорее даже под сюртуком, сияла белоснежная сорочка, ее ворот сдерживала массивная брошь в виде паука, блестевшая россыпью мелких камней, судя по всему, как бы даже и не бриллиантов – Я счастлив снова видеть вас всех, это радует мое сердце, как радует его и то, что вам всем сейчас хорошо. А что вам хорошо – это несомненно, вы смеетесь, разговариваете, пьете вино. И как же сейчас пела моя душа, когда я видел ту чудную пару, слившуюся в танце. Кто там вспомнил Париж четырнадцатого года, ты, Максимилиан?

– Точно так, магистр – почтительно отозвался Зимин.

– Нет, это не Париж – Старик печально улыбнулся – Там все было по-другому, там была истерия, тебе ли этого не знать. Нет, мне это напомнило другую пару. Ах, как они танцевали, эти рыжие волосы, эти перья на шляпке… Впрочем, стоит ли вам слушать все эти старческие россказни? Друзья мои! Вы сегодня вспоминаете прекрасное время, грозное, страшное – но прекрасное. Но вы и сами живете в чудесное время. Китайцы считают проклятием жизнь во время перемен. Нет – говорю вам я. Нет, это не проклятие, это великая удача. Одна эпоха умирает и приходит другая – новая, свежая, непосредственная, искренняя. И для тех, кто смел и упорен, всегда найдется в ней место, то, которого он заслуживает. Главное – не побояться и сделать первый шаг. Те, кого вы сегодня изображаете, сделали этот шаг. Да, для многих это был первый шаг на их личный эшафот – но как они жили! Как они верили, в то, что делают, как они хотели все изменить – это было великолепно. И все они в конце концов получили то, что заслужили, в полном соотвествии с одной забавной книгой – по делам своим. Так что я пью это бокал за вас, всех! Но в первую очередь за тех из вас, кто не побоится сделать этот самый шаг!