Что такое этот самый «тям», которого не хватало отцу, Никита не знал. Но понимал, что это плохо.

Вспомнив любимую мамину фразу, Никита с горечью хмыкнул. Наверное, этот самый «тям» передается исключительно по наследству, причем по мужской линии. Вот и у него сегодня, кажется, не хватило…

Странно в тридцать два возвращаться в тот самый подъезд, где прошло твое детство. Не просто к маме в гости, а навсегда. Ладно, не навсегда, а пока все не устаканится. «А там видно будет». Еще одна мамина фраза.

Что ж, в подъезде целый день не простоишь. Надо подниматься. У каждого своя Голгофа.

Маленький Никита одно время завел себе привычку громко топать, поднимаясь на пятый этаж, – скрашивал себе длинную дорогу. Он представлял, будто он – сказочный разгневанный великан, который только что вырвался из пещеры…

Оленька любила его сказки. Олька-фасолька. Олька-карамболька.

Марина хотела назвать дочку каким-нибудь необычным именем – Амалия или Беатриса. Никита стоял насмерть. Посмотри на нее, сказал он жене. Это же Оленька. Марина тогда уступила – в единственный раз.

Если бы знать, как все сложится. Может, и лучше было бы назвать дочку Беатрисой. Как она там, в Германии, с русским именем?

Интересно, быстро она освоится? Заговорит по-немецки, забудет отца с бабушкой…

Все повторяется, да? Кто бы мог подумать. «Он ничего не хотел от жизни», – сказала мать, когда повзрослевший Никита все-таки нашел в себе тяму спросить, почему они с отцом развелись. Может, Марина тоже о нем так думала? Только чего нужно хотеть? У них ведь было все, а главное – Оленька…

Утром мать бросила ему вслед: «Хоть раз в жизни прояви твердость!» Но что Никита мог сделать? Отказаться подписывать документы? И так было противно вспоминать, как презрительно Марина поджала губы, когда он спросил:

– Как там твой Гюнтер?

Гюнтера, конечно, звали иначе. Это Никита его так прозвал. Нового Марининого мужа. Мелкая, детская месть!

Мать говорила – не надо было отпускать Марину на работу, тем более в командировки, вот и доездилась. Но как можно куда-то не отпустить взрослого человека? Тем более Марина твердила, что дома зачахнет. Да и вообще. «Кто в силах удержать любовь»? Никита почему-то навсегда запомнил эту строчку. Еще с того дня, как они на уроке читали «Цыган» по ролям. Хотя он, кажется, читал за Алеко. Как там дальше: «Чредою всем дается радость, что было, то не будет вновь?» Ну-ну…

Никита вошел в квартиру. Мать стояла в кухне лицом к окну и даже не обернулась – старушка, старушка, повернись к окну задом, ко мне передом! Пошути он сейчас, вряд ли улыбнется, хотя обычно отзывалась на шутки легко и радостно. Притворно грозила пальцем, возражала: «Да мне всего пятьдесят шесть». Теперь вот закаменела. Стоит, дожидается приговора.

Она курила, одной рукой придерживая створку. В последний раз Никита видел, что мать курит, лет пятнадцать назад. В щель залетали мелкие снежинки. Кружились, плясали, оседали на подоконник. Никита прошел к ней, не разуваясь. На коричневом линолеуме остались мокрые следы. «Мама, я все подписал», – сказал он.

Арина Остромина. Теплое пальтишко

Если меня спросят, почему я хочу там работать, что я скажу? Что Макс снял отличную квартиру неподалеку? Очень трогательно, приготовьте ваши носовые платки!

В щель между шторами лезет серое утро, смешивается с желтым светом лампочки. По стальному полу галереи, куда выходит наше окно, стучат шаги. Они все ближе, и вот уже в замке скрежещет ключ. Это Макс пришел с работы.

– Привет. Помоги разобраться, – я открыла карту города. – Смотри, я сюда пойду.

Макс увеличил карту, начал перечислять улицы. Я торопливо допивала горячий чай, он больно царапал нёбо и казался безвкусным. Незнакомые названия свистели и приплясывали у меня в голове.

– Давай еще раз.

Макс продиктовал, я записала. Налево до конца нашей улицы, направо до собора, потом третья улица слева. За полчаса дойду.

Зашумела вода, падая на дно чайника. Макс спросил:

– Тебе не пора?

– Ой, да, я побежала.

Мягко закрылась дверь галереи, пролетело вдоль винтовой лестницы эхо шагов, переулок встретил меня бликами солнца на подмороженных лужах и шелестом шин по булыжной мостовой.

Холод пробирался в широкие рукава вязаного балахона, пощипывал локти. Вчера Макс смотрел старый фильм. Мужчина жалобно пел, что у него нет теплого пальтишка. А ведь и у меня нет! Если я получу эту работу, что я буду делать? Как буду жить в этом холодном северном городе?

А город уже захватил меня в плен, толкал в спину ледяным ветром, вел мимо старинных домов, безлюдных скверов, деловито меняющих окраску светофоров. Улицы чудили: пересекались не там, где нужно. Петляли, уходили в сторону, прятали таблички с названиями.

Полчаса давно прошли, но моей улицы нигде не было. Я не выдержала, позвонила Максу:

– Извини, что разбудила. Я опять заблудилась. Можешь посмотреть карту?

– Сейчас, – в трубке заскрипели ступени: кровать у нас под самым потолком, а ноут лежит внизу. – Ты где?

Я стояла на перекрестке, и табличка на доме не успела спрятаться, как все остальные, а висела на видном месте. Оказалось, я давно прошла нужный дом. Что за чертовщина? Я все время смотрела на стены: надписей с названием улицы не было. А теперь они висели почти на каждом доме и ухмылялись своими белыми буквами на синих жестяных мордах.

Но заблудиться я везде смогу, у меня талант. Кстати, о таланте. Без него меня на эту работу не возьмут. Ну, положим, он у меня есть. А вот теплого пальто нет.

Перед входом в нужный дом стояла темная фигурка, сгибала руку в локте, подносила ко рту, потом откидывала в сторону широким жестом. Курила. Я подошла ближе, девушка сказала:

– Поспеши, там уже начинают.

Дверь с улицы вела в небольшой зал с круглыми столиками, барной стойкой и длинными диванами вдоль стен. Как будто я в кафе зашла, а не работу ищу. За дальним столиком лицом к залу сидели мужчина и женщина. За остальными – мои конкуренты. Или будущие коллеги, это уж как повезет.

С одинокой вешалки в углу темным водопадом свисала одежда. Я бросила кофту на диван и села за единственный свободный столик. Мужчина порылся в бумагах и заговорил – рассказал о компании, потом начал называть фамилии. Мы, как в школе, по очереди поднимали руку – хорошо хоть, вставать не надо было – и представлялись. Каждому задавали много вопросов, собеседование затянулось.

Наниматели объявили перерыв и скрылись за дверью в конце зала.

Около барной стойки возник гибкий