— Ага, — снова протянула Джулия.

— Куда он направился — неизвестно, — продолжал Йерлоф.

— А что же такого ужасного сделал Нильс Кант? — спросила Джулия. — Он что, кого-нибудь убил?

Эланд, май 1945 года

Нильс Кант стоял с дробовиком, держа на мушке двух чужих солдат, палец — на спусковом крючке. Почему-то было удивительно тихо: ни щебета птиц, ни даже обычного шороха ветра, — все как будто застыло. Нильс видел только солдат и мушку на стволах дробовика.

Солдаты медленно, но одновременно, как по команде, встали. Было похоже, что ноги не держали их от усталости, потому что они с трудом поднимались, помогая себе руками. И потом также медленно подняли их вверх. Но Нильс не стал опускать оружие.

— Что вы здесь делаете? — спросил он.

Солдаты лишь смотрели на него, держа руки над головой, и ничего не отвечали.

Тот, который стоял ближе к Нильсу, отступил на полшага, повернул голову к другому солдату и остановился. Он вроде казался моложе остальных, но у обоих лица выглядели как маски из серой пыли, приставшей земли, с глубоко запавшими, окруженными черными тенями глазами. Белки и у одного и у другого были испещрены красной сеткой полопавшихся сосудов, и было невозможно сказать, сколько им лет на самом деле, — оба смахивали на столетних стариков.

— Откуда вы взялись? — опять спросил Нильс.

Никакого ответа.

Нильс быстро посмотрел вниз, но не увидел ни ранцев, ни вещмешков. Серо-зеленая форма солдат выглядела здорово потрепанной: до белизны вытерта на коленях, кое-где небрежно зашита. У того солдата, что стоял ближе к Нильсу, на одной штанине зияла большая дыра.

Нильс никак не мог успокоиться, хотя держал в руках дробовик. Чтобы контролировать себя, он попробовал размеренно дышать через нос. Взять себя в руки было необходимо для того, чтобы не промазать, если понадобится стрелять. Невидимый обруч, жесткий, как самая крепкая сталь, охватил его голову и начал сжиматься все сильнее и сильнее, напрочь лишая его способности ясно мыслить.

— Nicht schieben, — опять пробормотал первый солдат.

Нильс не понимал, что он говорил, но ему показалось, что язык похож на тот самый, на котором Адольф Гитлер вещал по радио. Тогда, значит, они немцы и сбежали от войны. Как они здесь оказались?

«Наверное, на лодке, — подумал Нильс. — Добрались сюда на лодке по Балтике».

— Вы должны… пойти со мной, — сказал он.

Нильс говорил медленно, так чтобы солдаты его поняли. Он здесь командует, они должны подчиняться, потому что у него в руках «хускварна». Он кивнул им и спросил:

— Вы понимаете, что я сказал?

Ему все равно нравилось говорить, даже если они его и не понимали. От этого Нильсу было не так страшно и голова меньше болела. Он подумал о том, как придет вместе с ними в Стэнвик и все сочтут, что он настоящий герой. Вообще-то ему было наплевать, что скажут односельчане, — это не играло никакой роли, но матушка стала бы им гордиться.

Первый солдат тоже кивнул и медленно опустил руки.

— Wir wollen nach England fahren, — сказал он. — Wir wollen in die Freiheit.[39]

Нильс посмотрел на него, он понял только одно слово «Англия», оно точно так же звучало и по-шведски, и то, что эти солдаты не англичане. Он был более чем уверен, что они немцы. Солдат, стоявший позади, опустил руку и потянулся к карману.

— Нет.

Его сердце бултыхнулось в груди и ударилось о ребра. Солдат засунул руку в карман, движение, как показалось Нильсу, было слишком быстрым, настолько, что он едва успел проследить за ним взглядом. Надо что-то делать, и Нильс приказал:

— Руки вве…

Остаток фразы заглушил внезапный грохот, дробовик дернулся в руках.

Из ствола показался короткий дымок и в следующую секунду как будто перебежал на солдата перед Нильсом.

Нильс вообще-то не собирался стрелять, он случайно сжал в руках дробовик сильнее, чем нужно. Но «хускварна» выстрелила — солдат получил полный заряд дроби и рухнул, как подкошенный.

Через завесу порохового дыма Нильс видел его как тень, которая упала вниз и осталась лежать в траве.

Дым рассеялся, и опять ни звука. Но солдат по-прежнему лежал на земле, его китель был разворочен дробовым зарядом. Несколько секунд казалось, что с ним ничего не произошло, а потом из всех оставшихся от дроби ранок хлынула кровь. Глаза солдата остекленели, было видно, что он умирает.

— Вот черт… — прошептал Нильс, — дело сделано.

Мало того: он застрелил не того солдата. В карман-то полез другой, а досталось этому. Нильс застрелил человека так же легко, как будто бы это был кролик. Да, это сделал он, и никто другой.

Солдат моргнул, его руки дернулись, он попробовал приподнять голову, но не смог. Он коротко вздохнул, закашлялся и перестал дышать. Кровь залила его форму. Его глаза широко раскрылись и застыли, уставившись в небо.

Второй солдат по-прежнему стоял позади, с окаменевшим лицом, с какими-то пустыми глазами, рука замерла возле кармана. В левой руке он держал что-то маленькое. Наверное, он достал это перед самым выстрелом.

Никакого оружия, что-то совсем небольшое, какой-то красно-черный камушек, блестящий и сверкающий, хотя солнца не было.

Нильс сжимал в руках дробовик, а солдат свой маленький камушек. Они смотрели друг другу прямо в глаза. Нильс смог выстрелить, смог убить. Первоначальная паника исчезла, и он был холоден и спокоен. Нильс полностью контролировал себя.

Нильс выдохнул, шагнул вперед по направлению к солдату и кивком указал на камень.

— Давай его сюда, — негромко сказал он.

Йерлоф не сразу ответил на вопрос Джулии про Нильса Канта. Какое-то время он смотрел поверх ее плеча в темноту за окном.

— Семья Кант жила здесь, поблизости, — наконец сказал Йерлоф, — в большом желтом доме. Они давно поселились в Стэнвике, еще до того как мы здесь построили этот дом.

— Я помню, что, когда была маленькой, там жила какая-то тетка.

— Это была мать Нильса — Вера, — продолжал Йерлоф. — Она умерла, по-моему, году в шестидесятом, а до самой смерти она много лет жила там одна. Вера была богатая… Ее родня владела лесопилкой в Смоланде, а она сама — большим участком земли вдоль берега. Но, как мне кажется, особой радости деньги ей не принесли. Я слышал, что ее родственники до сих пор ссорятся и никак не могут поделить наследство, поэтому ее вилла стоит пустая и ветшает. Хотя возможно и другое: там никто не хочет жить.

— Вера Кант… — проговорила Джулия. — Я ее совсем плохо помню. По-моему, ее не очень любили?