– Что, что, мой милый?

– За себя ты ни слова ни сказала!

– Боги вот-вот заберут, а вам жить да жить.

Воровато озираясь, разгребла чужое зерно, высыпала свое.

– Так лучше, наш дар к груди матери поближе будет!

Туман рассеялся, злые духи скрылись вместе с ним, но кое-где по дорогам еще ползали его серые клочья, Ален с опаской обходил их.

Солнце поднималось, город оживал.

Хозяева широко распахивали окна, открывали настежь двери, молоко на порог выставляли. Земля сегодня насытилась, в долгу не останется, как и в прошлые годы, зашлет в каждый дом дух здоровья и радости, напьется молока он и останется в жилье до следующих праздников.

Утолили голод, отдохнули от рассветной церемонии и высыпали на улицы, под ногами закрутились дети, догоняя друг друга. Вдоль лавок с товарами чинно прогуливались их родители.

Женщины примеряли клеенные из полотна и бумаги головы кобыл, коз, свиней. Сегодня их праздник, они хозяйки ночи, сами выберут мужей на ночь, за отказ– проклянут, разорвут. И не распознает мужчина, как ни будет биться, чей жаркий взгляд сквозь прорези в маске позовет, покорно последует за ней.

Две девчонки утащили головы коз, надев на себя, блеяли, парни обступили их, щекотали, те с визгом неуклюже отпрыгивали, а юноши не выпускали из круга, донимали бесстыдниц шутками и длинными руками. Прохожие с удовольствием потешались над безобидной игрой.

Ален задержался, посмеиваясь, тоже засмотрелся на веселящихся и заметил, что хозяин мясной лавки не спускал с него глаз. Узнал ночного охотника, был тот с топором. А мужчина поспешно накрывал товар, следя за мальчишкой, боясь упустить из виду. Пока хлопотал, Ален развернулся, медленно пошел прочь, насвистывая. Ноги не слушались, тело онемело, дойдя до проулка, свернул в него и понесся, словно стегнул кто.

За воротами отдышался, успокоился. Берег пустовал, в назначенный срок никто не подошел, ни Ритус, ни бойцы. Ален взглянул на снежные вершины гор. Они сияли под солнцем, у подножия темнели леса, небо не омрачено ни единым облачком. От всего исходили покой, уверенность, сила. Природа ничего не боится, страх ей неведом; боги охраняют свои жилища. И возник мучительный вопрос: люди неустанно приносят жертвы, ни одного бога не забывают, щедро кормят, отчего не вступились те за жителей – в городе свершались убийства.

Река подмерзла, ледок покрыл берег, под ним текла вода, и ступить на него было бы опасно. В морозном воздухе раздавались звонкие голоса птиц, раскатывалась дробь дятла.

– Ален!

К нему шли Ритус и Квентин.

– Давно здесь?

– Нет, только что…

– Странно, – Ритус в недоумении приподнял брови.

Ален украдкой кинул взгляд на Квентина, кровного брата.

Невозмутимо стоял воин, ни один мускул не дрогнул на лице, когда увидел Алена. Сжалось сердце мальчика, но не выказал волнения. Ритус озабоченно заметил:

– Солнце на пике дня, а бойцов нет.

В воротах показался Кит, постоял, с неохотой приблизился к ним, неприязненно взглянул на Квентина.

– Завтра жду на дуэли, сейчас меч из ножен нельзя доставать.

Никто не ответил.

– Он захоронил врага нашего, жертву отнял у богов, и, кто знает, что будет, – продолжал Кит, – он чужак, ему ни место в нашем городе, среди…

– Где бойцы, – перебил строго Ритус.

– Ты знаешь, – надменно возразил Кит, – мольбы возносят богам, вечером шествие на мифы, не до игрушек.

– Время молитв убийц не совпадает с временем молитв жертв, – усмехнулся Квентин.

– Ты непосвященный, уходи! – потребовал в гневе Кит.

– Не спеши, – одернул Ритус сына оружейника, – нам нужны люди, он один заменит отряд: крепость в опасности, за тремя нагрянут другие.

– Кто нам может угрожать, – изумился Кит, – наш город – пуп земли, забыли?

– В Шудуле тоже так думали.

И Ален понял происшедшее, запутанная цепь событий распрямилась. Он увидел ее начало и, срывая голос, закричал:

– Подождите, подождите, я знаю, я все знаю! Он пришел оттуда, он привел смерть; я думал, он искал меня, блуждал в потемках, и нашел, и обрадовался. Ты сам сказал! Он сам сказал! Я был счастлив, но теперь я знаю: никто никого не искал, а уж, тем более, меня, а уж, тем более, ты!

Кит выхватил меч из ножен, грозно придвинулся к страннику.

– У каждого возраста свои горизонты, прости их, Квентин, – грустно вздохнул Ритус.

– Во что веришь, то и видишь.

– А во что ты веришь, – звенящим от ненависти голосом спросил Ален, – ну скажи, что ты видишь: руины нашего города, да?

И торжествующе рассмеялся.

– Много слов, завтра все здесь, все, – приказал полководец.

Ален остался один, никак не мог унять дрожь, стиснул зубы, сжал кулаки, по-прежнему колотило, как при тяжелой болезни.

– Даже не оглянулся, словно и нет меня, – сказал Ален, – а я есть?

Солнце скатилось за высокую башню ворот, красное зарево опалило края ее и зубцы. Порозовели и вершины гор, по-прежнему чернели пятна на них. Ни разглядеть, ни, тем более, разгадать, что или кто там, он не мог. Времени не оставалось – запаздывал на праздник, и, словно гнались за ним, поспешил к воротам.

Как заклинание, при каждом шаге бормотал:

– Уходи в свой Шудул, уходи…

– Уходи в свой Шудул, уходи…

– Уходи, уходи, уходи…

Разрыдался.

В городе, пряча слезы от прохожих, подбегал уже к дому, как вдруг различил впотьмах на другой стороне улицы знакомую до боли согбенную фигуру с палкой в руках, кинулся к ней.

– Подожди, подожди, что ты хочешь, что ты ходишь за мной, почему молчишь, ну скажи хоть что-нибудь…

Сын винодела безучастно окинул взглядом, проковылял, растворился в сумраке.

Дома хлопотали.

– Ну где ты так долго, – отец похлопал по плечу, – заждались, садись, попробуй лунное печенье.

Крохотные месяцем-рожками и кружочками дары луны таяли, едва коснувшись языка – бабушка сама испекла с приговорами и наговорами, у других брать не имела привычки. Голова закружилась, тело расслабилось, он согрелся и повеселел. Мама отправила разнести белые ткани по домам на их улице. Хозяева благодарили, угощали, бабушка с внуком вернулись, поддерживая друг друга, падая и смеясь.

Ночь наступала, праздник входил в город.

Все посвященные жители явятся на торжества, кроме преступников, они в городе не нашлись, кто признается в злобных деяниях – как судья ни ходил, как ни выспрашивал, молчали, честь семьи дороже истины. Сегодня все имели право вкусить от праздника, лишь дети оставались дома: к храму их не допускали. Отец Алена счел себя осененным милостью богов.