– Это еще кто?

– Жил в городе Шудул царь Аппу с женой, 20 лет прошло, а детей нет, он ждал зачатия от ветра, от воды, от гороха, перед сном ее бобами осыпал, водой обливал, слуги дули на нее усердно по ночам. А народ ждал, взмолился царь богу солнца помочь жене родить, тот дал совет соседа на ночь к жене привести да не раз. И пошли сыновья один за одним. Царь бога возблагодарил, соседа кормил да нахваливал, прозвали его «Глупый Аппу».

– Это бог солнца в облике соседа с небес спустился, – упорствовал Ален.

– Неплохо было бы, и город бы сохранился…

– Значит, все так… – перебил Ален.

– Да, все так: женщины кричат, что поделать, и в ночь любви, и в ночь рождения, мы появились с болью материнской в ее страданиях, а затем убиваем друг друга.

– Никого у нас не убили!

Успокоился.

– Прости, но я не слышал, как моя мама кричала, а ты?

– Тоже нет.

– И я не помню начала.

– Не запомнишь и конец.

– А он будет?

– Поговаривают, лишь боги бессмертны, я не проверял, со мной они не делились своими тайнами, думаю, до времени….

С шумом низко над головами пролетел аист, ударил крылом Алена. В отчаянии он замахал руками, в ночной час птицы спят, кто вспугнул, рысь, кошка, сова. Вполне вероятно, что ему подали знак, смысл которого разгадать не в силах.

Ален решился и с замиранием сердца, с восторгом обратился к брату.

– Я сын бога реки Айдес, омыл мою маму водами с любовью – и я родился, смотри, – с гордостью показал оберег.

Подержал его в руках Квентин.

– Вера хорошо, но знание лучше. Не походи на Аппу, убежит от тебя жена.

– Я избранный, – умоляюще произнес Ален.

Квентин обнял мальчика, разгладил ему волосы.

– Иди-ка спать.

– Как я теперь буду спать!?

И не спал, лежал с открытыми глазами, а закрывал, одолевали, как ни гнал, то видения горячих схваток мужчин с женщинами: не желали жены боли, муки зарождения новой жизни в себе. То над ним склонялся Айдес и уверял в бесконечности жизни сына, в его божественном предначертании.

Утром спросил, родился ли он так, как ребенок Лии.

– Как и все.

– Папа проник в тебя?

– Лучше бы не проникал, – откликнулась она с досадой.

– А что было бы тогда со мной, ты подумала?

И оставил очаг без жертвы – выскочил из дома, побежал, куда глаза глядят.

Рушилась вера в божественное предназначение, он смертный и будет ходить по кругу за чужими затылками. Погибала вера в вечность крепости-города, о которой твердили безумные старцы. Все рождаются с любовью из семени, плодоносят, стареют, подходит черед – и одних в сезон зимы разрывают, другие умирает сами, кому что.

Мир взрослых скрывает чудовищные тайны, сам не разгадаешь – не скажут, струсят. Откровенно подглядывал за гуляющими и замечал то, что еще день назад показалось бы шалостью.

Лысый мужчина с открытой загорелой грудью и женщина с алым огромным ртом обнимались посреди улицы, хозяйка пирогов бранилась с черноволосым юношей, заманчиво поблескивали серьги, грудь ее тяжело вздымалась, странная улыбка пробегала по тонким губам, и не отходил красавец, вертел рассеянно крендель, а глаза бегали по груди женщины.

Всем и всеми повелевала бесстыдная любовь, она приводила к рождению и смерти.

Деревья пожелтели, осыпались листья. Летела паутина, Ален срывал, содрогаясь, с себя липкие мерзкие нити. Улицы запружены были лавками с виноградом, с краснощекими яблоками, с пучеглазыми черными сливами, он лавировал между ними. Брел, город смеялся, восклицал, повизгивал. Пытаясь утешить себя, он касался стен – теплые, как обычно, согревали, но его душа не открывалась.

Призывно вдалеке запела женщина. Удивились люди, переглянулись, подумали и пошли. Не устраивала Алена участь остаться одному посреди лавок на пустынной улице, нерешительно последовал за ними и подошел к белому храму.

На помосте перед зданием стояла красавица в черной широкой юбке, в красной блузе, черный волосы стянуты сзади тугим узлом. Она пела, вела неторопливый рассказ о детях, о матерях, о вечности их любви, слушатели покорно следовали за ней. Зрителей собиралось больше и больше, ступить было негде, но никто не бурчал, не ворчал – стояли зачарованные.

Певица смолкла, вышли юные лютнисты в красных рубахах, в черных шальварах, разместились на стульях позади женщины, пригладили черные кудри и застыли, положив тонкие пальцы на струны. Женщина вскинула голову, обвела глазами площадь, прижала руки к груди и запела. Струны дрогнули, лютни тихо зазвучали, словно плеск реки под закатным солнцем.

Власть голоса была всесильной, Ален потерял себя, он жил в голосе, а голос в нем. Странное томление разлилось в теле, странное непонятное желание охватило его – с беспокойством он огляделся и не узнал людей. У женщин зарделись щеки, у мужчин тяжело вздымалась грудь, и те, и другие, потупив глаза, руками тянулись друг к другу.

Он почувствовал, что не хватает воздуха, что некому подать руку, и болит душа.

– Скажите, скажите мне: «Брось все, идем», – уйду и не оглянусь, – простонал седовласый мужчина.

– Позовут, обнимут, в дебри заведут, и ходу назад не будет, таковы мы, – молодая женщина подмигнула Алену, – правда, мальчик, или еще не знаешь?

Он не ответил.

– Э-э, оставь ребенка, его время впереди, твое позади.

Ален обрадовался.

– Квентин, ты здесь!

Зрители безмолвно расходились, говорить было не о чем, музыканты сказали за них все.

– Ты слышал?

– Да.

– Что ж – любовь значит любовь, я увидел, как она буйствует среди людей, – смиренно признался Ален.

– Со мной говорит мужчина. – Квентин низко поклонился.

– Подожди, – оборвал его Ален, – есть любовь – есть жизнь, но есть и смерть, нет любви – нет жизни, но нет и смерти…

– И что ты выберешь?

– А что бы выбрал ты?

– Путь, – Квентин посмотрел пристально в глаза, – путь.

– И откуда ты пришел ко мне?

– Из Шудула, в одну из ночей пришельцы сожгли город, убили Аппу, его сыновей, детей бога солнца, убили всех, я бежал.

Ален не знал, что и сказать в утешение.

– Не терзайся, все в прошлом, сегодня мы здесь, завтра… Долго я скитался, очень долго, никого не встречал на пути, одичал.

– Ты скиталец? Да, ты скиталец!

– Не по воле своей…

Работники храма вчетвером пронесли на носилках обитое черным кресло с высокой спинкой. Мужчины медленно, нога в ногу, ступали со своим нелегким грузом, казалось, еще мгновение – и их вены и жилы на руках, на шеях не выдержат напряжения и лопнут. И звук разорванных струн оглушит всех…