Другой обычай: когда было несколько приговоренных, наиболее виновного всегда ставили последним. Всегда, даже до Революции, если было четверо приговоренных к смерти по одному и тому же делу, главаря банды казнили последним.

Для него это было тяжелее, потому что он слышал все. Потому что они все-таки слышали шум доски, скользящей до ошейника, половину ошейника, опускающуюся вниз, падение лезвия и тело, падающее в корзину. И если осужденный кричал, лезвие, падая, обрывало его речь. Это впечатляет. Поэтому представьте себе тоску последнего приговоренного! Поэтому главарь банды шел последним. Это нечто вроде морального наказания, которое все экзекуторы применяли на практике. Действительно, очередность была необходима. В Тунисе в 1953, в тот день, когда Берже сломал половину ошейника, было два осужденных. Высокий и маленький. Высокий и здоровый дрожал и стучал зубами. Тогда второй, коренастый, сказал ему: «Не бойся». Так вот, Берже сделал указание, чтобы первым пошел более смелый, оставив второму, дрожащему от страха, еще двадцать секунд ужаса, потому что он умирал трусом, после отвратительного преступления, которое они совершили. При казни подложивших бомбы на стадион отец назначил того, который хвастался, что устроил резню, последним. В случае Бюффе и Бонтам последним был Бюффе. Да, того, который более в ответе, пускают последним. И так было веками. Но это произвольно. Немного так же, как и то, что можно сделать как милость к осужденному. Поэтому Иветона отец назначил первым. Рош делал так же. Так было всегда.

Да, верно, существовала потребность рассказывать собственную историю, о своих страхах и трудностях, и существовала история, принадлежащая экзекуторам. Я узнал ее от моего отца и от Берже. Берже и Рош в свою очередь узнали ее от своих отцов. Я с шестнадцати лет слушал, что рассказывал Берже и мой отец, и я постоянно наблюдал за всеми движениями, которые мог совершить приговоренный. Так мы устно узнали обо всех трудностях, которые могут возникнуть в ходе казни. И кончилось тем, что мы приспосабливались в зависимости от людей. Несмотря на это, бывали неожиданности, инциденты. Например, однажды, когда я был вторым помощником, мы вместе с другим помощником стояли с двух сторон от осужденного. Он казался спокойным. В метре от скамьи он испустил крик и сделал рывок, ударив обеими ногами в скамью. Пришлось опустить доску и поднять его над землей, чтобы он не упирался ногами.

Другие сами бросались в корзину или выскальзывали из неловких рук помощников.

Гильотина, по сравнению с расстрелом или повешением, это наиболее быстрая смерть. Разумеется, для зрителя отрубленная голова выглядит впечатляюще. Но смерть происходит быстрее, на мой взгляд, гуманнее. Более радикально, вот! Когда голова отрублена, уже нельзя сказать, что человек еще живет. А при расстреле, бывало такое, он еще хрипит, последний удар…

В Алжире 22 июня 1957 года было нужно казнить пятерых осужденных. Их связали. И уже незадолго до начала казни военный секретарь суда пришел сказать нам, что среди этих пятерых был военный, некий Беналуа Мохамед. Он был осужден за то, что метнул гранату в толпу. Он должен был быть расстрелян, а не гильотинирован.

Когда военный приговорен к смерти, он должен быть гильотинирован. Так вот. Этот тип слышал, как происходили все четыре казни. Для него это должно было быть ужасно. Потом он прошел в двух метрах от гильотины. Он посмотрел на нее с ужасом. Его развязали и повели в военный грузовик, который ожидал у дверей тюрьмы. Там был его адвокат, женщина. Тридцать минут дороги от тюрьмы на стрельбище в Хуссейн-Деи, пригороде Алжира. Военные привязали его к столбу, ему завязали глаза. Я был там. Это длилось около десяти минут. Потом двенадцать военных открыли огонь и — думаю, это был капитан — ему всадили пулю в висок. Удар милосердия. Тут адвокат упала в обморок. Ей стало плохо. Потому что при расстреле происходит целое представление: осужденного привязывают, надевают ему повязку… это длится слишком долго! Позднее адвокат сказала мне, что для нее расстрел был страшнее, чем гильотина. Ожидание дольше, и она была подавлена. От пробуждения до смерти — более часа. При том, что с гильотиной он выходит из канцелярии суда… и через десять секунд у него уже нет головы. Это так быстро. Те, кто присутствует при казни, они думают, что что-то видели, но не видят ничего. Да, на мой взгляд, гильотина — это самая быстрая и гуманная смерть.

В Соединенных Штатах есть кассеты в свободной продаже, на которых засняты казни. Я видел одну из этих кассет о казнях. «Смерть напрямую», вот ее название. Казнь на электрическом стуле — вот это ужасно. Вы видите осужденного. В комментарии говорится, что он убил ехавшего автостопом, чтобы его обокрасть. Так вот, они идут за ним. Два полицейских в парадной форме, с фетровыми шляпами, немного в духе конной полиции. Вы его видите, он бросает свою сигарету. Видно, как его приводят. Его взгляд… в его взгляде ужас! Затем методично, щелк, щелк, они надевают на него привязывающие ремни. И потом все смотрят на электрический стул. Этого парня сажают на стул, голову под каску. На глаза ему накладывают тампоны, закрепляя их пластырем. Я задался вопросом, почему? Так это потому, что глаза лопаются! Пускают разряд, слышен шум, бззззззззззз… звук электрического напряжения, десять секунд, пшшшшшшшш…, и потом он снижается. Доктор выслушивает сердце, сердце бьется, щелк, они снова пускают ток, бззззззззз, бзззззз…, видно, как парень начинает пускать слюну, кровь течет из-под повязки, глаза лопаются. Это ужасно.

Тошнит. Подумать только, один американский судья мне сказал, что гильотина — это пережиток прошлого, варварства! Не знаю, может, при первом разряде парень в коме? Но для меня это ужаснее, чем гильотина. Это длится слишком долго. Подумать только, он еще живет! Сердце бьется и все такое. В то время как с гильотиной, разумеется, когда голова отрублена, сердце бьется еще несколько секунд…

Но жизни уже нет. Это безжизненное тело. Потом в этом фильме видишь газовую камеру. Видишь парня, негра, там, в газовой камере. Он привязан, он потеет, его рубашка вся мокрая. Они привязывают его и щелк! С газом он кашляет два или три раза, и потом голова падает на грудь, кончено. Но что долго — все эти ремни, чтобы его удержать, больше четырех минут.

Я знаю, что во Франции предлагался электрический стул. Но Французское государство решило сохранить гильотину, чтобы все продолжалось так же, с опорными балками и всем прочим… по тому же образцу. Отец хотел сделать более простую машину, уменьшить ее, машину, которая работала бы с трехметровой высотой. Почему четыре метра? Мы видели, что падения с трех метров было достаточно. Но нет! Обычаи! У нас была та модель, и нужно было продолжать. Если бы смертную казнь отменили в 2005 году, мы бы продолжали на той же модели. Каждый раз, когда лезвие падало, падение было столь резким, что много раз пружины выходили из строя. Нужно было быстро их менять, особенно если был еще второй или третий осужденный. Можно было бы поставить более мощные пружины, но каждый раз пришлось бы их подгонять. Или же заменить спиральные пружины гидравлическими. Так нет, надо было продолжать со старым материалом. Мы все храним… Французы дорожат обычаями, традициями. Не хотят, чтобы что-то менялось.