И на старуху бывает проруха — Толстой проигрался, да так, что ни отдать, ни занять. Вот-вот выставят на «черную доску» в клубе. А это позор для дворянина, тем более для такого игрока, как Толстой. Лучше пулю в лоб! Пашенька заметила, давай выспрашивать:

— Что с тобой, граф?

— Что ты лезешь? Ну, проигрался! Выставят на черную доску, а я этого не переживу!..

Пашенька не отставала и выведала, сколько денег он должен. Съездила куда-то и привезла деньги. Толстой удивился:

— Откуда ты достала столько?

— Откуда? Да от тебя! Разве ты мало мне дарил?! Я все прятала, а теперь возьми их, они твои…

После этого граф и цыганка обвенчались. После свадьбы, по обыкновению, поехали с визитами. В некоторых домах их не приняли. Толстой навсегда порвал отношения с этими снобами.

В 1821 году у графа и цыганки-графини родилась первая дочь. Ее назвали Саррой. С этих пор характер Американца начал понемногу смягчаться. Только проклятый язык подводил по-прежнему.

В литературном салоне князя А. А. Шаховского распространилась сплетня: будто бы Пушкина забрали в полицию или в тайное отделение и там высекли. Это была выдумка Толстого-Американца. Клевета дошла до Пушкина, когда он был уже в Южной ссылке. Очень скоро он узнал, кто был автор поклепа. Поэт был в таком отчаянии, что чуть не покончил с собой. Не имея возможности сейчас же стреляться с обидчиком, Пушкин ответил эпиграммой:

Эпиграмма не была напечатана. Несколько позже Пушкин написал немного другой вариант и вставил эту злую карикатуру в послание к Чаадаеву. Стрела достигла цели, Толстой был уязвлен и ответил также эпиграммой, не слишком изящной, но грозной:

Пушкин не страшился поединка с Толстым. Потому что вообще ничего не боялся и потому что верил пророчеству гадалки, говорил друзьям:

— Этот меня не убьет. Меня убьет белый человек…

Пушкин готовился к предстоящей дуэли, упражнялся в стрельбе, всегда носил тяжелую железную трость, чтобы укрепить кисть руки.

Наконец в 1826 году Пушкин вернулся из ссылки в Москву и в тот же день послал своего друга С. А. Соболевского секундантом к Толстому. К счастью, графа тогда не оказалось в Москве. Тот же Соболевский первым хлопотал, чтобы примирить Толстого с Пушкиным. Приняли близкое участие в этом деле многие друзья поэта. Возможно, решающим было влияние Жуковского — Толстой очень дорожил дружбой с Василием Андреевичем, дуэль с Пушкиным наверняка рассорила бы графа с Жуковским, Вяземским и многими его приятелями.

Примирение состоялось, и оно было искренним. Пушкин часто встречал Толстого в компании друзей и находил его общество занятным, признавал его ум. Сохранилась записка подгулявшей компании, подписанная в том числе и Пушкиным: «Сейчас узнаем, что ты здесь, сделай милость, приезжай. Упитые вином, мы жаждем одного тебя». Граф тотчас примчался, да не пустой, а с наливкой.

Отчего бы им не сойтись, в самом деле? В сущности, Пушкин и Толстой были схожи. Оба потомки славных, но обедневших семейств. Оба обладали бешеным темпераментом, но оба умели сохранять хладнокровие в решающую минуту. У Пушкина, между прочим, тоже был острый язык, который принес ему немало неприятностей. Поэтому, когда Пушкин решил свататься к Наталье Гончаровой, он просил быть его сватом Толстого. А чем не сват? Знатнейшего рода и к тому же старинный приятель Гончаровых. Сватовство не назовешь удачным, но Пушкин был доволен уже тем, что не получил отказа. Впоследствии в письмах к жене поэт называл Американца «наш сват».

Но верно говорили в старину: не выбирай невесту, выбирай свата. Можно ли поручать такую миссию человеку сомнительных нравственных качеств? Может, тут завязался мистический узел грядущей трагедии Пушкина?

Мотив отложенной, но неотвратимой дуэли Пушкин изобразил в рассказе «Выстрел», а образ главного героя — дуэлиста Сильвио навеян характером и поступками Толстого. Много точных характеристик графа содержится и в портрете Зарецкого из «Евгения Онегина»:

А вот, наверное, подлинное отношение Пушкина к Толстому:

Вообще же из литературных произведений, в которых изображен Федор Толстой-Американец можно было бы составить объемистую антологию. Взять хотя бы графа Турбина из рассказа Льва Толстого «Два гусара»: «Уж я тебе говорю, это тот самый дуэлист-гусар, ну, Турбин известный… Саблина он убил, Матнева он из окошка за ноги спустил, князя Нестерева обыграл на триста тысяч. Ведь это какая отчаянная башка, надо знать! Картежник, дуэлист, соблазнитель; но гусар душа, уже истинно душа!»

Перемена в поведении Толстого-Американца становилась все заметнее. В карты он играл теперь преимущественно в Английском клубе и других благородных собраниях, где шельмовать было недопустимо — он стал светским человеком и начал дорожить репутацией. Дуэлей избегал, но любил демонстрировать меткость в стрельбе. Герцен писал, что однажды, когда у графа пировали гости, он приказал жене встать на стол и прострелил каблук ее башмачка. Если раньше Толстой обожал, как писал Пушкин о Зарецком,

то теперь часто примирял противников. Бывало, давал зарок не пить, однажды полгода не брал в рот хмельного. Тем не менее продолжал участвовать в застольях. Как-то раз, возвращаясь с пирушки на санях с Денисом Давыдовым, он попросил гусара-поэта:

— Голубчик, дыхни на меня, хоть понюхаю винца!

Правда, когда Толстой пил, то пил в свое удовольствие, преимущественно шампанское или бордо. Однажды за столом ему посоветовали редкую закуску:

— Возьми, Толстой, вот увидишь, весь хмель отобьет!

Граф отказался:

— Нет уж, слуга покорный! За что же я два часа трудился?

К нему часто обращались как к знатоку дуэльного кодекса, своего рода эксперту в вопросах чести. Вообще он оказался очень сведущим в улаживании разного рода щекотливых дел, будь то дело чести, наследственное дело или имущественное. Много лет Толстой трогательно заботился о своем товарище, почти разорившемся и больном князе Федоре Гагарине. Когда-то Гагарин тоже был мот и повеса, каких мало. Во время войны 1812 года он поспорил, что доставит Наполеону два фунта чаю, и доставил! Наполеон великодушно отпустил храбреца. Но были у Гагарина и проделки в духе Толстого-Американца. Однажды на почтовой станции Гагарин заказал жареного рябчика, а сам вышел на минуту. Вернувшись, он увидел, что какой-то нахальный проезжающий уплетает его блюдо, хотя его предупредили, что это чужой заказ. Гагарин пожелал этому типу приятного аппетита, а затем под дулом пистолета заставил его проглотить еще одиннадцать рябчиков! У того чуть не сделался заворот кишок. Гагарин со смехом заплатил за дюжину рябчиков и укатил.