Но не успела она потянуть тяжелую дверь, как та распахнулась сама.

— Мам, папа сказал, что его вахта закончилась, твоя очередь, а у него дела, — коренастый, имбирно-рыжий мальчишка говорил самым серьезным голосом, но в глазах плясали ехидные чертики.

Девочка возвышалась над ним на голову — тоненькая, темноглазая, очень похожая на мать.

Мирра Михайловна схватила обоих детей в охапку, прижала, быстро поцеловала обе макушки — имбирную и темно-каштановую — и выпрямилась, снова превратившись в строгого профессора.

— Как же вас пропустили?

— Подумаешь? — высокомерно фыркнул мальчишка.

— Как всегда, — девочка улыбнулась краешком губ.

Про таких говорят «копия матери», подумала Арина. А мальчишка, должно быть, в отца пошел.

— Чарли! Милена! — сказала Мирра Михайловна тем самым, должно быть, тоном, каким обращалась к своим студентам. — Мне еще нужно кое-что сделать, а вам придется меня подождать. Антон Палыч, присмотришь?

— Чего за нами присматривать, мы что, маленькие?

— И правда, Мирра, чего за ними присматривать, — улыбнулся ее коллега. — Мы просто поиграем немного.

— В зоопарк? — требовательно спросил мальчик. Девочка молчала, но улыбалась.

Мирра Михайловна тоже улыбалась. И дверь за собой и Ариной закрывала медленно, будто нехотя.

Там раздались медленные басовые ноты.

— Это кто? — спросил Антон Павлович.

— Медведь? — не совсем уверенно предположил голос Чарли.

Дверь закрылась, отсекая все звуки.

Арина считала, что она ходит быстро, мама вечно одергивала «не несись, как на пожар», а Виталик подсмеивался «мы гуляем или за кем-то гонимся?» К большинству людей ей приходилось подлаживаться, усилием воли замедлять привычный темп до «общечеловеческого». Приноровляться к Мирре Михайловне не пришлось. На своих трехдюймовых каблуках она летела вперед так, что Арина в кроссовках едва за ней успевала. Из-за внезапных поворотов она даже отстала. Чуть-чуть, на полшага — чтобы не пролетать мимо.

После очередного поворота Мирра Михайловна вдруг остановилась.

— Ах ты, господи! — и показала куда-то вперед и вверх, где тускло подмигивал красный глазок сигнализации. — Значит, Лида ушла уже, теперь только в понедельник… Простите, Арина. Хотела бы помочь, но…

— Да что вы! Вы уже помогли. Очень.

Когда они вернулись в аудиторию с табличкой «Класс профессора Тома М. М.», дети кинулись к матери:

— Ты все? Пойдем! Ну идем же! Скоро темно уже будет!

Мирра Михайловна улыбнулась — всем сразу:

— Идем, идем, обормотики мои! До завтра, Антон Палыч! До свидания, Арина Марковна, надеюсь, в понедельник смогу быть более полезной.

Улыбка и сопровождавший ее кивок были такими царственными, что высокая прическа, похожая на узкую морскую раковину из черных, очень блестящих волос, показалась Арине короной. Какая-то неясная мысль возникала при взгляде на эту «корону».

— Мирра Михайловна, — наконец решилась она. — Мы с вами раньше не могли встречаться?

«Корона» опять качнулась:

— Не думаю… — медленно проговорила профессорша. — У меня неплохая зрительная память.

Она не сказала «прекрасная» или «превосходная», мысленно отметила Арина, — всего лишь «неплохая». Классическое преуменьшение профессионала, Арине Мирра Михайловна нравилась. И Антон Павлович — тоже. Какие-то они были… совсем не похожие на небожителей — чего, собственно, ожидаешь от профессоров, тем более музыки.

— Вот, возьмите мою визитку — если что-то вспомните, непременно позвоните, хорошо?

— В понедельник-то непременно, я же вам обещала, что просмотрю в приемной комиссии личные дела.

Мирра Михайловна и Антон Павлович, взяв белые прямоугольнички, синхронно Арине кивнули.

Наверное, нужно было попросить профессоршу соблюдать осторожность, как бы глупо это ни выглядело, — но тяжелая дверь кабинета уже закрылась. Потом приотворилась на секунду, в щель просунулась озорная физиономия — Чарли! — показала язык и утянулась назад.

— Антон Павлович! У вас телефон Мирры Михайловны есть? Ой, ну разумеется, есть. Напишите мне? И свой, конечно, тоже, — Арина подсунула ему блокнот. Что бы там Чайник ни говорил про визитки, а ситуации, знаете ли, всякие бывают.

* * *

— Картошка, морковка, капуста, горох, петрушка и свекла… ох! — напевала Арина, постукивая ножом по разделочной доске. — Только скажите, пожалуйста, — пробормотала она себе под нос, — что в таком наборе делает горох? Это же явный борщ? Но, с другой стороны, борщ без лука не бывает? Тогда при чем тут свекла? Эти поэты, — заключила она решительно, — ради ритма и рифмы на всякую дурь готовы!

— М-м, — Виталик, вместо того чтобы просто войти на кухню, встал в дверях и демонстративно поводил носом. — М-м-м… Что так благоухает?

— Теоретически — борщ, — засмеялась Арина. — Практически же — что получится, то и будете лопать.

— Буду-буду, — пробормотал любимый муж, открывая крышки теснящихся на плите сковородок: с луково-морковной, еще без томата, рыжей «кашей», с багрово-розовой мешаниной томящихся в разведенном уксусе свекольных брусочков… — Ой!

Ну да, третья сковородка, пустая, стояла там просто так, в ожидании. Компенсируя разочарование, Виталик черпанул вилкой изрядный шмат обожаемой им луково-морковной заправки, плюхнул в первую попавшуюся пиалу, щепоть отправил в рот, не дожидаясь, пока остынет, зашипел — не то обжегся, не то от удовольствия.

— Это все на борщ? — он кивнул на сковороду с луком и морковкой.

— Виталик, ты чудо! Это могло быть на борщ, если бы я варила его в пятнадцатилитровом ведре. Так что можешь не развлекаться мелким хищничеством, на твою долю тут тоже хватит, не только на борщ.

— Борщ-борщ-борщ! — радостно запел любимый мужчина. — С гречневыми пампушками?

— Мясо прокрутишь? Два раза надо, — Арина мотнула головой в сторону высящегося в миске темно-красного кубика. Она почти все замораживала именно кубиками, в коробках — ради компактности. Морозилка в «Севере» была хорошо, но, увы, совсем невелика. Может, все-таки плюнуть на хозяйкин страх перед новой техникой и купить новый холодильник? Или морозильную камеру?

— И какая, скажите, связь между гречневыми, я подчеркиваю, гречневыми пампушками и мясным фаршем?

— Временная, — почти без смеха произнесла Арина, акцентируя «а». — Если я буду крутить фарш самостоятельно, на пампушки времени не хватит.

— Ладно, накручу…

Часа два спустя, когда борщ в пятилитровой кастрюле, укутанной старой курткой, «доходил до кондиции», треть фарша шкворчала на самой большой сковороде, превращаясь в котлеты, остаток же покоился в морозилке, и даже часть луково-морковной заправки удалось спасти ради будущей рыбы под маринадом — Арина лежала, задрав ноги на кухонный подоконник.