Меня ждал прекрасный город. Я влюбилась в родину великого Рубенса, в эту удивительную архитектуру. Пять дней я была предоставлена сама себе, и это дало мне возможность пройтись по узеньким улочкам, дойти до городской площади, зажатой между каменными стенами и средневековыми крышами. В древнем соборе я по обыкновению зажгла две свечи за детей. Этот храм стоял здесь уже не один век, и я слышала, как слова моей молитвы эхом отражались от его стен, смешиваясь со многими тысячами произнесенных до меня.

Я набрела на рынок и домой вернулась с охапкой длинноногих роз, несколькими сортами пряного сыра и корзинками свежей сладкой малины. Я наслаждалась отсутствием телевизора в квартире и возможностью сосредоточиться на своей книге и набегах на город. Я давно уже не баловала себя роскошью одиночества. Последние годы я все время была занята: либо на телевидении, либо с делами о похищении детей, либо собирая материал для книг. А все эти занятия требовали от меня общения с людьми. Мало того, в Австралии я не могла просто выйти из дома без того, чтобы меня не узнали и не заметили. Даже мысль о том, что я одна и мне ни с кем не надо разговаривать, приводила меня в состояние блаженства.

А потом я связалась с Полой и договорилась о том, что съезжу к ним, чтобы присоединиться к ней и Майклу во время ужина. Я села на поезд «Евростар» и взяла от вокзала такси до Челси. Старших девочек не было дома, поэтому у нас с Полой и Майклом было время поговорить перед ужином. Эта пара источала симпатию друг к другу, которая сквозила в каждом их движении. Они сидели на маленьком диванчике возле окна, а я завидовала их спокойным и расслабленным позам, когда они касались друг друга.

Это был странный вечер, заставивший меня почувствовать себя Алисой в Зазеркалье. Толпа папарацци, толкающих нас, пока мы пробирались в ресторан, общение с едва знакомыми людьми, которым хотелось урвать кусочек славы этой известной пары, стоило им только выйти за дверь своего дома. На следующий день, благополучно вернувшись в Антверпен, я размышляла о том, как дальше будет развиваться эта удивительная история. Я позвонила Энтони Уильямсу, моему наставнику и литературному агенту, жившему в Сиднее, и все ему рассказала.

– Пройди эту дорогу до конца, дорогая, – растягивая слова, произнес он. – Пройди до конца.

Ненавижу, когда оценивают мою пригодность к чему бы то ни было. Тут же всплывают в памяти все детские страхи и комплексы, и я встаю в оборонительную стойку. Я не лошадь, чтобы мне смотрели в зубы.

За ужином с друзьями Николаса это ощущение появилось и быстро исчезло. Я оказалась в окружении новых хороших знакомых. Это была группа разномастных, но толерантных людей. Среди них был художник, редактор газеты, супружеская пара, в которой жена была сотрудником международной бухгалтерской фирмы, а муж – архитектором.

– Осторожнее с этим мужчиной! – пошутил один из них. – У него утомительная привычка избавляться от хороших женщин, стоит нам к ним привыкнуть.

Николаса этот комментарий скорее смутил, чем порадовал.

– Тише, – шепнула жена говорившего, потом добавила по-французски: – А то она сбежит, и нам придется проходить все это снова. А у нее есть мозги и манеры, слава богу!

Я продолжала улыбаться и сделала вид, что не поняла ее слов. Тактичность была неотъемлемой частью моего болезненного желания нравиться.

Правда, несколько позже ощущение беспокойства вернулось, когда в один из вечеров в ресторане возле набережной Антверпена Николас стал отпускать оскорбительные шутки в адрес сидевшей за соседним столом пары.

– Педерасты, – сказал Николас одному из своих приятелей, сопроводив высказывание гримасой. – Пошли отсюда.

Я жалею о том, что тогда оставила без внимания его тихое высказывание в компании. К счастью, мы остались за тем же столиком, но его слова отбросили тень на наши отношения. Николас оказался подвержен предрассудкам и гомофобии. У меня были друзья гомосексуалисты, и я не собиралась выслушивать оскорбления в их адрес от кого-либо, какие бы романтические отношения нас ни связывали.

Следующие несколько недель мой проект статьи о Поле и Майкле находился в режиме ожидания. Я пару раз с ними встречалась, и мы с Полой разговаривали по телефону. Она до странности часто мне звонила. Ее отношения с Майклом крепли, но злость на бывшего мужа не просто не проходила – она росла, вступала в противоречия с британским семейным законодательством. Я никак не могла понять, почему Пола так старается в чем-то обвинить Гелдофа, и пару раз едва успевала прикусить язык, когда настойчиво сравнивала его с моим бывшим мужем. Наконец я не выдержала и сказала ей, что ее страхи по поводу того, что Боб через суд отберет у нее детей, беспочвенны. Может быть, и я была наивна, но мне хотелось, чтобы она реальнее воспринимала жизнь.

– Пола, если вы с Майклом не палите из огнестрельного оружия и не бьете детей, то никто, ни британский суд, ни кто-либо другой, не сможет забрать у тебя детей. И я не думаю, что Боб, который пошел на такие уступки, чтобы его девочки жили в безопасном и знакомом им окружении, в своем доме, захочет сделать вам такую гадость. Никто не станет красть у тебя девочек, – закончила я с плохо скрытым раздражением, о котором тут же пожалела.

На другом конце провода воцарилось тяжелое молчание, и я уже ждала реплики, отсылающей меня в известном направлении. Но ее не последовало. Напротив, когда она снова заговорила, ее голос несколько минут казался спокойнее, но вскоре снова стал нервным. Закончила она разговор словами:

– Ты его не знаешь. Все эти дела с судом и все остальное – он сам дьявол во плоти!

– Пола, – простонала я. – Когда брак распадается, всем становится плохо. Только когда родители сердятся, детям от этого становится еще хуже.

– Хм, ну ладно, – ответила она и повесила трубку.

Той ночью я уснула с мыслью о том, как мог «Святой Боб», организатор знаменитого благотворительного фестиваля «Лив Эйд», пересечь кольцо огненное и стать новым адским рекрутом.

Днем у Николаса были дела, и он совершал деловые поездки в Испанию, Германию и Францию, время от времени ночуя в гостиницах, и это давало мне возможность заниматься тем, чем мне хотелось. Пару раз с юга Бельгии ко мне приезжала моя дорогая подруга Пэтси, и мы прекрасно проводили время. Чтобы удовлетворить ее потребность в чистом воздухе и открытом пространстве, мы шли гулять в парк, находившийся напротив того дома, где жили мы с Николасом, и говорили до хрипоты. Но как только Николас и Пэтси встретились, они невзлюбили друг друга с первой секунды знакомства. Причем Пэтси буквально ошеломила меня неистовостью своей враждебности. Те несколько фраз, которыми они быстро обменялись на фламандском и французском, оказались для меня загадкой. Пэтси не желала говорить по-фламандски, а Николас отказался говорить по-французски, и они вели словесную баталию, нападая и отражая атаки каждый на своем языке. Теперь мне смешно об этом вспоминать, но в тот момент такой поворот событий был, мягко говоря, неожиданным. Как будто перед моими глазами развернулось известное и длительное противостояние различных регионов Бельгии: индустриальной основы страны и говорящих на фламандском выходцев из Фландрии и фермеров, франкоговорящих представителей этого небольшого народа. Для меня это оказалось двойным сюрпризом, потому что Пэтси была замужем за фламандцем, Уолтером. Сейчас я подозреваю, что ее странная реакция была спровоцирована политическими убеждениями семьи Николаса, придерживающейся правых взглядов. Однако Пэтси и до сего дня отказывается говорить на эту тему.