То, что иногда называют «файдовой системой» Меровингов, не следует считать признаком социального хаоса. Напротив, это был хитроумный механизм, вынуждавший стороны обдумывать последствия своих действий и сознательно выбирать путь насилия или путь примирения. На практике страх перед контрударом часто побуждал потенциального агрессора соблюдать известную сдержанность. Это равновесие осторожности создавало безопасность, какой не мог обеспечить закон.

Механизм мести, мы настаиваем на этом, был нормальной реакцией общества на недееспособность правосудия и властей. Значит, эта форма урегулирования конфликтов не обязательно происходила из лесов первобытной Германии. Чрезвычайно большое значение придавали чести еще архаические средиземноморские общества, и она вновь стала важной ценностью в Риме при вырождающейся империи IV–V вв. Правда, варварским племенам возможности этой системы были знакомы лучше, чем римлянам. И франки принесли в Галлию не столько институты мести, сколько лексикон, позволяющий их описывать. Так, faide (файда), haine (ненависть), guerre (война) — слова германского происхождения, перешедшие в латынь прежде, чем их включили во французский язык.

Что касается урегулирования конфликтов, единственной чертой варварских королевств, которую можно признать оригинальной, было признание государством своей слабости в этой сфере. Так, франки допускали по закону существование групп парасудебной защиты. Поскольку запретить их было невозможно, меровингский король пытался уменьшить масштаб насилия, которые они совершали. Ради этого он соглашался на отказ от роли судьи, становясь арбитром.

Действительно, тяжущимся сторонам предлагались на выбор несколько решений. Первым и самым распространенным была выплата штрафа (композиции). Чтобы предотвратить месть, группа могла предложить другой группе, которой нанесла вред, определенную сумму. По совершении выплаты оба антагонистических сообщества должны были признать, что они в расчете, и возобновить мирные отношения. Поскольку первоначальным оскорблением часто было убийство, эта сумма получила название вергельд («цена человека»). Таким образом, салический закон устанавливал вергельд за каждого человека в зависимости от пола, социального статуса, возраста и положения. Тем самым жизнь воина, близкого к королю, или свободной беременной женщины охраняла угроза крупного штрафа. Напротив, старого раба защищал вергельд всего в несколько монеток. В самом деле, каждый знал, что степень оскорбления, нанесенного группе, варьируется в зависимости от статуса индивида, подвергшегося агрессии. Учитываться должна была и природа нападения. Так, когда грубиян задирал платье женщине, салический закон оценивал размер штрафа в зависимости от того, была ли одежда поднята до икры, до колена, до ляжки или еще выше…

В отношении других негосударственных (или отчасти государственных) механизмов регуляции насилия нельзя точно сказать, инициировали ли их пуск в ход король, церковь или германский обычай. Это относится к судебному поединку. В случае противоречивых показаний по одному и тому же делу судья мог потребовать от противников сойтись на ристалище. Эта практика, вероятно, восходила к языческой древности, но допускала многочисленные параллели с Ветхим Заветом. В конце концов, если было известно, что Бог христиан дает победу тем, кто прав, почему было не прибегнуть к его услугам?

Судебное испытание, или ордалия, предлагало сходный способ решения с менее летальными последствиями. Судья мог предложить двум тяжущимся индивидам, например, погрузить руку в котелок с кипящей водой, чтобы вытащить кольцо; приговор выносился в пользу того, кому удавалось это сделать первым. Опять-таки происхождение этого обычая могло быть мирским или даже языческим, но первые свидетельства, которыми мы располагаем, сообщают о присутствии христианских клириков. То есть церковь согласилась взять шефство над этим институтом.

Философы Просвещения во главе с Вольтером выражали крайнее отвращение к таким варварским процедурам, где приговор как будто определяли физические способности индивидов, а не рациональный анализ доказательств. Тем не менее не станем доверять первому впечатлению. Прежде всего, если в нормативных текстах ордалии и судебные поединки встречаются часто, то в хрониках — крайне редко. Таким образом, эти странные ритуалы представляли собой не рутинную практику, а скорей последнюю угрозу, к которой прибегал судья, чтобы вынудить участников конфликта покончить со ссорой. Далее, поединок и ордалия, как ни парадоксально, были мирными жестами. Действительно, группа, соглашавшаяся подвергнуться испытанию такого типа, как бы обязывалась перед всеми закончить распрю, признав результат испытания. Наконец, во времена, когда человеческие власти были слабы, Божий суд имел много преимуществ: во всяком случае, это был бесспорный авторитет, в отношении которого все знали, что его приговоры подлежат исполнению, как на земле, так и на том свете.

Христианство предлагало еще более эффективные способы разрешения конфликтов. Возьмем случай покаяния, которое в раннем средневековье всегда было добровольным. Человек, признавая себя виновным в преступлении, мог пойти к епископу и попросить наложить на него епитимью. Делая это, он соглашался публично унизиться (путем перемены в одежде, обрезания волос и иногда посыпания лба пеплом), наказать себя сам (путем поста и сексуального воздержания) и представить извинения потерпевшей стороне, предлагая удовлетворение. Надлежащее выполнение всех пунктов гарантировал епископ. Если что-либо было не в порядке, виновного отлучали, то есть обрекали на социальную смерть. Зато если виновный совершил покаяние как положено, родственники и друзья жертвы могли согласиться его простить. Ведь группа была отомщена, пусть и в косвенной форме. К тому же христианское прощение, когда оно воплощалось в должной мизансцене и сопровождалось надлежащей оглаской, могло считаться почетным жестом для того, кто прощал. Так что многие конфликты завершались покаянием, искупительным для души и очень экономичным для тела.

Последний способ избежать насилия состоял в том, чтобы просто-напросто принять нанесенное оскорбление как свершившийся факт. Многие убийства у франков остались неотомщенными, и многие украденные предметы хозяева так и не потребовали вернуть. И многие похищения девушек тоже закончились браками, которые потерпевшая семья предпочла лучше одобрить, чем добиваться уничтожения похитителя и его сообщников. Ведь если оскорбление не получило огласки, зачем о нем оповещать публично, особенно если честь все равно не спасти. Люди VI в. в большинстве прекрасно знали пределы, переходить которые долг чести не требовал: родственников, истребляющих друг друга в отместку за оскорбление, много в легендах, но мало в рассказах об исторических фактах, имеющих подтверждение. Франки умели закрывать глаза на обиды, и их короля порой даже беспокоило, что о явных посягательствах на общественный порядок никогда не сообщают и сами жертвы таких посягательств.

В общем, составить полное представление о меровингском обществе трудно, поскольку и закону оно не всецело подчинялось, и честь в нем безраздельно не царила. Это был смешанный мир, сотканный из посредничества и переговоров, где одна и та же ссора могла иметь очень разный исход, от судебного процесса до прощения и от файды до замалчивания. В самым сложных случаях попытки принять разные решения нередко предпринимали последовательно, а то и одновременно.