Я застонала и закрыла лицо руками.

****

Когда около часа спустя я вернулась в поместье Мчащихся, подруга еще не спала, судя по горящим окошкам ее спальни.

Всю дорогу до этого Патрициус продолжал радоваться нашему с ним «новорожденному дуэту, прекрасному союзу», совершенно игнорируя тот факт, что я не проронила ни слова. Кентавра так воодушевляла идея бравой команды «Езжай и Стражди», что он даже собрался рисовать о нас комиксы, подрядив в качестве художниц своих многочисленных дочурок.

— Кад, ты, наверное, захочешь обсуждать Дахху, но я сейчас так катастрофически налажала, что вообще не гожусь на роль собеседника… — простонала я, вваливаясь в комнату.

К моему удивлению, Кадия совсем не казалась несчастной влюбленной. Наоборот, она была вполне довольна жизнью.

Мчащаяся сидела в удобном бархатном кресле за журнальным столиком, и хихикала. В кресле напротив сидела моя подводная ночнушка.

— Обалдеть, Тинави! Эта штука повторяет все мои жесты! — восторженно взвыла Кад.

Для демонстрации волшебства она показала мне кукиш. Рукав серебристого балахона тотчас свернулся в такую же фигу. Кадия заржала. Ночнушка мелко затряслась, переливаясь чешуйками.

— Ну, зашибись, — выдохнула я.

Кадия продолжала экспериментировать с живой одеждой, громко удивляясь и восторгаясь ее знаниями-умениями. Эта нехитрая сценка кое-как, буквально на одну десятую, но поправила мой душевный настрой.

Я быстренько почистила зубы и рухнула в кровать лицом вниз.

— Ну вообще! Она даже сама на меня надевается, слету! Ахахаха, ты что щекотишься, поганка!

Я уснула.

— Тинави, ты меня слышишь? Эй?

— Дай ей пару минут, Карл.

— Черт, какая-то она вялая. Думаешь, слишком резко выдернули?

— Она человек. Они хлипкие. Подожди немного.

— Хлипкие-шлипкие… Грубо ты.

— Да почему грубо-то?

— Потому что касательно живого существа говорят «слабые». Слабые, а не хлипкие. Хлипкий — это стул. Или алиби. Или сюжет в этом новом блокбастере.

Я открыла глаза. И тотчас закрыла обратно.

Карл, сиятельная Авена и я сидели за шатким трехногим столиком в уличном кафе. По дороге мимо нас проносились ревущие механизмы, похожие на железные алхимические капсулы, с грохотом разрывающие тонкую пленку пространства. На обочинах росли шершавые деревья, чьи редкие разлапистые листья достигали человеческого роста в длину, а круглые коричневые плоды, теряющиеся в высоте, были втрое меньше плодов ошши.

— Тинави! Ты как? — заметив мое движение, Карл смягчился. Его вкрадчивый голос отнюдь не соответствовал бешеной обстановке.

— Плохо… — мне больше не хотелось наблюдать за окружающим. Больно странным оно оказалось — все в потоках бесформенных цветных пятен, странных ярких бликах, лицах людей, раскрашенных агрессивными красками, будто у аборигенов восточных пустынь. И снова стеклянные здания из давних видений Карла — нереальные, невозможные здания, металлическими прутами крыш взрезающие небеса.

Над самым ухом раздался героический голос богини Авены:

— Что ж, добро пожаловать в Форт-Лодердейл, девочка.

— Это не сон, да? — прошептала я, зажмуриваясь еще сильнее.

— Нет, — интонация Карла не поменялась со времен Шолоха. Все такой же звонкий детский голос. — Это не сон.

Сначала я протянула руку вперед, потом нащупала теплое запястье Карла, и только затем снова открыла глаза.

Мы сидели на жаркой, очень жаркой улице.

Авена. Богиня — она и есть богиня, белокурая, величавая; Карл в знакомой мне ипостаси мальчишки; Лиссай и я. Лиссай! Тонкое, изможденное тело принца обмякло на инвалидной коляске, какие встречаются в портах Саусборна, слева и чуть позади меня, так, что сразу я его не заметила. Лиссай был будто всплывший труп на ночной поверхности озера. Слегка выгнутый в обратную сторону позвоночник, безвольно раскинутые на подлокотниках руки, лицо обращено наверх, к безупречной синей выси.

- Он мертв? — я одурела от собственной смелости, задавая этот вопрос. Рыжие, как апельсин, непослушные волосы Лиса укропом торчали во все стороны. Прозрачная белая кожа светилась, такая чужая всей этой загорелой роскоши кругом. Многочисленные веснушки дрожали перед глазами.

Карл снял с себя тонкую шапочку с жестким козырьком и нахлобучил Лиссаю на голову.

— Жив, — мальчик не стал мучать меня предисловиями. — Мы его спасли.

— А хранителей — нет, — укоризненно обронила Авена. Глаза богини прятались за огромными очками с блестящими стеклами-зеркалами. — Нам надо срочно возвращаться.

— Сейчас вернемся, подожди минуту, — пообещал подросток и сквозь трубочку потянул темную пузырящуюся жидкость из холодного стеклянного стакана.

Кажется, именно Карл был зачинщиком этой встречи. Он повернулся ко мне:

— Мы вернем Лиссая в Шолох. Он уже почти в порядке — его держали на самой границе царства Зверя, он почти не сильно страдал. Но пространственно-временной континуум потребует пару дней на его перемещение… Можно было бы сделать временную воронку — но ни Авена, ни я не специалисты, это сфера Теннета… Какое у вас сейчас число?

— Ночь с двенадцатого июня.

— Отлично. Четырнадцатого июня в девять вечера тебя снова выкинет сюда, но принц уже будет готов к возвращению домой.

— Но почему я не могу забрать его сейчас?

— Мои преграды мешают — заслонки в междумирье, поставленные против Зверя. Если что, ты сейчас — просто разум, не тело.

— Эээ?

— Твое тело спит в Шолохе. Здесь только проекция, отражение. Ты чувствуешь себя живой, но местные почти не ощущают твое присутствие, разве что как холодок, непрошенные мурашки на шее. А вот Лиссая нужно вернуть целиком — ну, если ты не рассчитываешь еще на одного милого шолоховского призрака…

— Четырнадцатое июня, девять вечера, я поняла.

— Умничка.

Он покровительственно похлопал меня по руке. Авена подняла запотевший бокал с трубочкой-зонтиком, будто хотела чокнуться, и небрежно одернула козырьковую шапку Лиссая так, чтобы казалось, что принц просто спит, размякнув на полдневной жаре.

— Карл, можно я расскажу Дахху и Кадии про Зверя? — спросила я, но не дождалась ответа. Обжигающе красочный мир вокруг закачался и ухнул куда-то вниз.

* * *

Нежные, припудренные потоки солнечного света акварельными мазками разукрашивали летнюю спальню Кадии.

Высокая этажерка с воинскими дипломами в рамочках, бархатная лиловая тахта и туалетный столик составляли треугольник композиции, открывшейся моим осоловелым глазам. Серебристо-салатовые грозди ивовых ветвей непрошенным изобилием вваливались в распахнутое окно. В декоративном пруду снаружи с плеском дурачились краснобокие карпы. Вдалеке, пока еще тихо, приборматывая, распевалась садовница — краснощекая кудрявая душечка с кнасским акцентом, немилосердно затянутая в корсет.