– А шансов у вас, батенька, вагон и маленькая тележка… вместо того, чтобы пойти к профессионалу, ты ездишь по городу и пялишься на заборы да рекламные плакаты, – я бурчал, обгоняя белую «Калину» с наклейкой про красную туфельку.

О ситуации, из достоверных сведений, можно было сказать только одно – все началось после последней пьянки, в пятницу, «У Рыцаря». Точнее, после того жуткого похмелья, которое я испытал – вот уж действительно, и врагу не пожелаешь. Сначала ключи объявили звуковую забастовку. Потом – озарение при ремонте Светкиного компьютера. Затем девчонка в маршрутке. Шеф в лифте… да, много всякого уже набралось…

И что, все эти события – последствие рядовой пьянки, слегка сдобренной «шизой»? И что мне теперь – совсем пить бросать? Я резко ударил по тормозам. Благо, сзади никто не ехал, иначе не избежать аварии. На площади 5-го Донского корпуса, на каменной плите постамента, под барельефом с лицами героев Великой Отечественной Войны мелом была сделана неровная надпись – «Не бухай». Вот так, просто и понятно. Ты спросил – тебе ответили. Желаете еще спросить что-нибудь?

Я осторожно тронулся с места. И начал подозревать, что не только с места тронулся. Головой, все-таки, похоже, тоже. Мокрая от пота спина подалась вперед, до отказа натянув ремень безопасности. Это я сделал, наверное, для того, чтобы расшалившиеся мурашки ссыпались по спине и перестали дистанционно управлять шевелением волос на голове.

Одно дело, когда ты Наполеон, рассуждал я, смирившись. Ну, или тебе инопланетяне шлют очень важную информацию посредством желтой прессы. Или ты вообще – мессия, второе пришествие. Тогда это, по крайней мере, романтично и красиво. Возвышенно и очень пользительно для собственной самооценки.

Другое дело, когда ты шастаешь по городу, и принимаешь за откровения всякий бред, написанный на стенах. Это ж до чего может дойти? Это ж я как-нибудь задам вопрос – а вопрос, надо заметить, довольно популярный, типа – куды бечь? И на тебе – вот оно, на заборе, точный посыл. С адресом и, можно сказать, с индексом. То ли с мужским, то ли с женским. Тут как повезет. Я поежился, и откинулся назад на сидение, придавив пару-тройку неугомонных мурашек. Чтобы меня заборы посылали – такого еще не было.

Да и вообще, посещали ли кого-нибудь подобные мысли – гадать по настенным граффити? Конечно, всякие надписи были на заборах всегда – и в эпоху коллективизации, и в лихие девяностые. Может быть, и в эпоху Петра Первого где-нибудь, да попадалось что-то вроде «Изяславлъ – баламошка*» (*дурачекъ, полоумный зряшный); «Машка – плеха*» (*женщина легкого поведения); «Баринъ – мордофиля*» (*чванливый дуракъ). Просто никто и никогда не воспринимал их как прямое руководство к действию. А вот мне теперь, похоже, придется.

Помотав головой, скрепя сердце, решил – пока еще рано. Раз – совпадение. Два раза – ну, сильное совпадение. Но еще не приговор.

Я развернул машину и поехал домой. Настроение не то, чтобы улучшилось, но заметно разрядилось. Возможно, просто сказывалась дневная усталость. Возможно, в организме сработали какие-то невидимые предохранители, решившие, что нагонять напряженность достаточно.

Поэтому на растяжку с рекламой какого-то медицинского учреждения я особого внимания не обратил – но имя профессора, ведущего консультационный прием, почему-то запомнилось – Борис Сахаров. И еще там была фраза, что Сахаров этот – гуру от медицины…

И тут меня осенило: надо ехать к Гуру. К Вовке Гурину!

Погоняло это закрепилось за Володькой еще в студенческие годы. Поистине энциклопедическая эрудиция и великолепная память на фоне мощного интеллекта и довольно стойких жизненных позиций выделяли его из общей массы бестолковой молодежи, которая с неутомимым энтузиазмом дралась, напивалась, предохранялась и накануне экзаменов звала Халяву. В принципе, если уж разобраться досконально, все различие было исключительно в последнем пункте.

Володька не нуждался в халяве. Он никогда не пользовался шпаргалками, и, уж тем более, не искал способа дать взятку преподавателю.

Однажды, еще в самом начале учебы, он подрался. С пьяным пятикурсником. И побил его. То ли здоровенный пятикурсник был сильно пьян, то ли щуплый очкарик Володька действительно что-то знал в единоборствах, но эта его единственная, за все студенческие годы, драка, вошла в анналы общежития на Турмалиновской, как торжество юного «духа» над потасканным «староучащимся».

Гуру с первого курса дружил с одной и той же девушкой, Женей. Женя была тихой красавицей, темноволосой и такой же высокой, как и Володька. На ее губах всегда уютно располагалась легкая, будто прикосновение воздушного молочного коктейля к губам, располагающая улыбка. После четвертого курса они поженились, а через полгода после окончания универа у них родилась двойня. Как любил, подобно Новосельцеву из «Служебного романа», повторять Володька, «девочка и… девочка».

Еще через три года, без всякой аспирантуры, он защитил кандидатскую, работая в какой-то странной конторе – не то правительственной, не то секретной. Попал туда Вовка на третьем курсе, и особо о своей работе не распространялся. Но после того, как он приехал забирать Женьку из роддома на новеньком темно-синем пассате, и подарил ей ключи от новой трешки в шикарной новостройке у Переходного моста («по комнате за каждую малышку, одну тебе, а я буду жить на кухне»), стало ясно, что именно в таких конторах работа превращается в праздник.

Я почувствовал, что мне просто органически необходимо повстречаться с бывшим одногруппником и хорошим другом. Ведь кто, как не Гуру, сможет дать ответы на интересующие меня вопросы. И вообще, о чем я думал раньше? Бегом к Володьке!

Позвонив из машины Вовке, и предупредив о своем приезде, я довольно быстро доехал до симпатичной высотки, где и обитало его семейство. Жены с детьми дома не было – заботливый папашка накануне отправил их в Кисловодск. Женька в последнее время жаловалась на гастрит, вот Володька и организовал трехнедельную путевку.

Жило дружное семейство почти на самой верхотуре – 17 этаже, откуда открывался неописуемый вид на Дон, до которого было километра полтора.

Захлопнув за собой ждавшую открытой входную дверь, я скинул туфли в прихожей и заскользил по темно-вишневому ламинату в сторону кухни. Оттуда гремела посуда, хлопали дверцы и звучала приглушенная музыка. Володька варил кофе и, судя о всему, настроение у него было превосходное – он невнятно мурлыкал над джезвой, причем песня его явно отличалась от звуков включенного радио, и даже слегка раскачивался в такт чего-то. У меня мимоходом возникла мысль, что этот незамысловатый танец туловища своим происхождением был обязан какой-то третьей мелодии, услышать которую никому, похоже, не суждено никогда.

Когда Гуру обернулся, стало абсолютно ясно – моя последняя надежда в хлам пьяна. Об этом красноречиво говорила блаженная улыбка на небритой физиономии, а также кухонный фартук, старательно повязанный на боку. Надкушенный бутерброд с ветчиной в нагрудном кармане завершал приговор, который был окончательным и бесповоротным. Ветчина с него свешивалась в сторону окружающих, и вот-вот готова была сказать свое веское «шлеп». На это, судя по внимательному взгляду опытного охотника на колбасей, очень надеялся черный кот Джеральдино, сидевший в окружении собственного хвоста на почтительном расстоянии от нетрезвого хозяина.