Солдат солдату все всегда расскажет. Не знаю, что там говорили офицеры офицерам, в какую конспирацию играли, но автоматчики, пока рубали и курили, нашим поведали, как местный немец зачем-то приехал на дачу (вообще-то немцы до тепла на свои дачи не суются), увидел шевеленье у соседа, вернулся в город и соседу позвонил, а тот позвонил в полицию, полиция – в советскую комендатуру, те – контрикам в дивизию. В дачный поселок выехал наряд – два дивизионных офицера-контрразведчика с солдатами и офицер комендатуры. Скрытно окружили дачу, залегли и выжидали. Промерзли все, и тут он вышел, гад, из дома с рюкзаком. Контрики взяли его без стрельбы, но с дракой – отбивался, хотел бежать, в грязи все извалялись. При себе имел табельный Макаров. Когда повязали, назвал себя, и часть, и должность, контрикам даже давить на него не пришлось. В рюкзаке, как поняли солдаты, были деньги. От дачного района до горной границы – два километра, не больше. Но сразу не пошел, хотел на дачах отсидеться, да немца черт принес, не повезло.

Вот оно, маслице наше солдатское. Вот как оно, родимое, сегодня отомстило за себя. Кто же на басу играть-то будет? А мог ведь уйти, и запросто. Через горочку по лесу – и привет. Да только, мне сдается, западные немцы у него бы деньги отобрали. Не продумал это дело старшина. Торопился, видно. Неужели Витенька по моей наводке все-таки под завстоловой тихонечко копал? Ежели так, то молодец, я его признал. А вот полку хана. И ротному хана с его четвертой звездочкой. Никакого смысла нет уродоваться на учениях. Но как же здорово, что взяли старшину. Пойду-ка я еще раз посмотрю, как он сидит на корточках в углу. Вот бы принялся буянить, мы бы пометелили его, да не дурак он, чтобы подставляться. Дурак мешок немецких денег не натырит. Мне интересно: сдаст старшина кого-нибудь из местного начальства или молчком пойдет под трибунал? Будут здесь судить – могут и шлепнуть, а в Союзе отделается сроком, так мне думается. К тому же поди докажи, что он шел за границу. В лесу, мол, хотел закопать и вернуться. Гражданская одежда – не улика, сверхсрочникам вне службы в ней ходить разрешено. Короче, воровство, но без измены Родине. Чувствую, что контрики так дело и залепят – им это выгоднее, да и прочим всем. Хотя предельно ясно: когти рвал за бугор с перепугу. Сидит, мерзавец, не шевелится. А шмотки классные. Сейчас бы воды ведер десять...

Рано утром из дивизии приходит машина. Я в это время на посту, а так хотелось в глаза старшине глянуть на прощание, и чтобы видел он меня, когда его в наручниках поволокут по коридору.

После смены играю с Николенко в шахматы. Мой друг, сержант и новый замкомвзвода, хвалит меня за быстроту реакции в ближнем бою и полное нежелание или неумение рассчитывать игру на несколько ходов вперед. Но из трех партий я у него одну выигрываю, чему Николенко сердито удивляется. С девяти до одиннадцати мне положено спать, но ровно в девять приходит Витенька и уводит меня в комнату начкара: пришла пора писать официальный протокол.

Особист хорошо подготовился, ставит вопросы в такой продуманной и обкатанной форме, что мне остается только повторять его текст с утвердительной интонацией.

– Значит, сильный дождь и недостаточное освещение прохода между боксами не позволили вам во время приема поста обнаружить отсутствие на двери бокса номер шесть замка и пломбы?

– Да, сильный дождь и недостаточное освещение...

От себя добавляю, что свет из множества окон казармы за забором бьет часовому по глазам и слепит его, когда он идет навстречу. Витенька обдумывает это, кивает и заносит в протокол. Взводный Лунин лежит на топчане в углу и читает журнал «Юность». Мы с Витенькой детально обсуждаем, как отобразить в бумагах действия сержанта Лапина. Вообще-то без команды сержанта-разводящего я не должен был соваться к двери, а если сунулся, то это плохо характеризует дисциплину во вверенном ему подразделении. С другой стороны, если я никуда не совался, а Лапин просто сам открыл дверь бокса и вошел, то он меня вовсе не спас, нет никакого подвига. А подвиг нужен полку обязательно в свете последних событий. В итоге заносим в протокол следующую версию: Лапин командует мне открыть дверь, но в последний момент что-то замечает внутри (мое протоколом зафиксированное предположение) и отталкивает меня в сторону, по сути дела закрывая своим телом дверной проем, откуда летит автоматная очередь. Лунин бросает «Юность» на пол и уходит. Зря он так, мы по делу стараемся. Лапина посмертно могут и к ордену представить. Утешение для родителей слабое, но все же утешение. Лучше подвиг, чем сдохнуть по-глупому. Особист заканчивает протокол и дает его мне подписать. Я внимательно читаю и подписываю.

– Слышь, Вить, – говорю я особисту, – а что с тем парнем?

Особист совсем не удивлен подобной фамильярностью, да это и не фамильярность, а разговор на равных, не по службе – со службой мы закончили.

– Дур-рак, – морщится Витенька, – дурак полный. Письмо нашли в кармане.

– От кого?

– От девки.

– Тогда ясно... А стрелял зачем?

– В себя?

– Да в Лапина, блин, в Лапина!

– Хрен его знает. В шоке был. Он, значит, автомат вот так поставил... – особист показывает на себе руками, я стучу по столу: не надо так делать. – Разулся и пальцем ноги на курок. Автомат-то без приклада, танковый, в пол не упереть, а на весу ствол повело, он плечо расхерачил – и в шоке, автомат в руке остался. Дверь открылась, он и маханул. Так говорил, по крайней мере. Вроде сходится.

– Живой?

– Был живой, ночью умер.

Я тихо матерюсь: а что тут скажешь?

– Год! – дознаватель тычет пальцем в потолок. – Почти год прослужил, а мозгов не прибавилось.

Типичный для армии случай. Половина молодых солдат получают такое письмо. Полгода девки держатся еще, потом обязательно напишут: дескать, извини, не хочу тебя обманывать... Да лучше б обманула, сука, дала бы парню дослужить нормально, а там сказала бы в глаза. Что интересно: ближе к дембелю девка солдата не бросает. Полагаю, из боязни, что тот придет и отметелит и ее, и хахаля гражданского. А так он остынет и плюнет.

– А кстати, где наш ротный?

Кого здесь только не было с вечера до утра, но среди них я ротного не видел.

– В штабе полка. Ночью комиссия приехала. Ты будь готов на всякий случай, могут вызвать. Чтоб, это, значит, без противоречий...

– Есть без противоречий, товарищ старший лейтенант.

– Идите спать, ефрейтор.

Я в роте по причине института на три года старше всех солдат из моего призыва. Витенька старше меня тоже на три года по причине военного училища. На гражданке мы вполне могли бы быть друзьями. Я думаю об этом, когда особист, не поднимаясь, подает мне руку.

– Будете пить, – говорит Витенька, – за Лапина выпей. Стакан.

– Понял, – говорю. – Выпью обязательно.

– И это... – он сильнее жмет мне пальцы, – больше не бегай. Денег нет, я знаю, но не бегай. Мой тебе совет.