На вечернюю поверку в роту приходит комбат Кривоносов. Читает с бумажки приказ по полку: поддержать инициативу старослужащих четвертой роты, рекомендовать провести накануне учений подобные собрания во всех подразделениях полка. Майор талдычит про стариков и молодых, про воинскую солидарность, шефство, чувство локтя. Жмет руку ротному, они уходят чуть ли не в обнимку. Замполит успевает сказать мне и Воропаеву, что завтра нашу инициативу доложат в штаб дивизии, и убегает догонять начальство. Старики идут в сушилку кипятить чифирь. Колесников уходит с ними, Ара тоже – он день провел в строю и сильно злой. Я тоже злой, уставший. Пришлось командовать, а это куда хуже оказалось, чем я думал. Горло содрал и психовал на стариков и Сырбу с Гырбой. Одни сачкуют издевательски, другим бы руки-ноги поломал за их тупую неумелость. Хорошо бы до учений нам поставили нормального сержанта. Говорю об этом Николенко с Полишкой, сержанты хмыкают: мол, трудно в нашей шкуре? Еще друзьями называются. Полишко меня хвалит: моя идея получила широкий общественный резонанс. Теперь нам и корячиться не надо: если идею собраний одобрят в армейском верху, ротному звезда сама собой прикатится. Большое начинание! Ротный прав – прямая мне дорога в профсоюз. Но вот со стариками чувствую себя неловко, как будто перед ротным выслужиться захотел. Вслух не говорят, но ощущение такое. Объясняться бессмысленно. Пора привыкнуть, что твои поступки и мотивы другие люди будут толковать по-своему.

Второй день в должности командира отделения проходит хуже первого. Вчера орал на всех, сегодня плюнул и махнул рукой. Каждому старику на строевой дал в учебу молодого. Замкомвзвода Николенко на меня косится, но мне по фигу, действую в духе собрания. Колесников совсем задрючил своего салагу: заставляет стоять на одной ноге, подняв другую в положение «раз». Салага не аист, салагу качает. Валька пинает его снизу в подошву задранного сапога – выше, блин, выше!

На физподготовке Сырбу падает с брусьев и подворачивает голеностоп. На химзащите выясняется, что каптерщик Ара не умеет надевать спецкостюм, никогда не пробовал. Норматив провален вдребезги, Лунин получает втык от ротного. Сам ротный ходит гоголем. В руках невесть откуда взявшаяся школьная указка, он тычет ею в нас, фиксируя ошибки. На построении к обеду старшина Пуцан с треском срывает подворотничок с гимнастерки Колесникова – у Вальки туда вшита проволока, чтобы ровно было и красиво, манера старослужащих. Стоим и ждем, пока Колесников по новой подошьется. В итоге приходим в столовку последними, жрем остывшую бурду. Настроение в роте отличное: хоть сейчас выводи на инспекторскую – животы будем рвать, чтобы выслужиться.

Перед ужином курю в канцелярии роты. Эго моя привилегия, другие солдаты дымят в сортире, сушилке или в курилке возле роты. И тут, постучавшись, заходит Мурзин, руководитель нашей полковой бит-группы. Я, как вернулся, к музыкантам не совался – из ревности. Пару раз послушал их перед кино – хорошо играли, сволочи, особенно тот, молодой. Не так, конечно, как мы с Лешкой в госпитальном клубе, но куда лучше, чем раньше, то есть в составе со мной. Честно признаюсь, хоть мне и обидно до чертиков. Мурзин, как и Лешка, лабает на соло-гитаре, притом довольно четко, но после Лехиного драйва мне его скучно слушать.

– Здорово, – говорит Мурзин. – Чё не заходишь?

– Занят сильно, – отвечаю.

– Слыхал про старшину?

– Слыхал. Что теперь делать будете?

Я сижу, Мурзин стоит. Нормальная для разговора диспозиция.

– Тут Андрюха, – Мурзин мнется, – который тебя заменил, бас-гитарой владеет не хуже куска. – («Кусок», или «кусяра», по-армейски обозначает сверхсрочника.) – Давай возвращайся, поиграем до дембеля.

– Надо подумать.

– Чё думать? – удивляется Мурзин. – Давай пошли, сегодня у Фролова день рождения. Полабаем, кирнем. Репертуар ты знаешь.

Вижу, что Мурзину меня уговаривать влом, и от этого сильнее кочевряжусь: морщусь в задумчивости, закуриваю по новой.

– Когда начало?

– В полвосьмого, – оживляется Мурзин. – Давай быстрей, тащить аппаратуру надо.

– Пусть молодой таскает, – говорю с усмешкой. – После ужина приду.

– А на хрена тебе тот ужин? У офицеров нормально порубаем. Ты что, забыл уже?

– Нет, не забыл, – еще ехидней ухмыляюсь я. – Между прочим, я в госпитале с такими парнями лабал – закачаешься. Хендрикса один в один снимали, понял?

– Ну, тем более, – спокойно говорит Мурзин.

А я-то думал, что он дико заревнует. Нет, он нормальный лабух, с ним работать можно.

– Ладно, пошли. Мне даже интересно после Хендрикса ваш примитивчик погонять.

– Мудак ты, Кротов, – говорит Мурзин, и мы оба смеемся.

В дверях я даже обнимаю его за широкие плечи. Все возвращается, и это хорошо.

Из солдатского клуба несем аппаратуру через плац в офицерскую столовую. Молодой лабух Андрюха на меня опасливо косится. Зря, к нему претензий нет. А на басу он шарит будь здоров – я это сразу понимаю, когда мы подключаемся на сцене и гоним для разминки классический инструментал под названием «Полицейский участок номер шестнадцать». Мы его с Лешкой играли, он показал мне пару аккордных приколов. Я их небрежно воспроизвожу, Мурзин глаза таращит, а молодой кивает одобрительно – понимает, лабух, что к чему. Аппаратура здесь похуже – звук не тот, объема маловато. И Мурзин свою партию сушит, нет в нем полета фантазии. Вот с Лехой мы бы увалились в драйв и такое понесли, что Спивак бы сполз из кресла на пол, у Милки потемнело под глазами, а я смотрю на круглые колени и играю только для нее.

– Эй! – рявкает Мурзин – Ты чё там рубишь поперек?

Столы уже накрыты. По залу бродит заведующий офицерской столовой в белой наглаженной куртке. Кладу гитару, соскакиваю со сцены, подхожу к ближнему столу. Беру с тарелки тройной «офицерский» бутерброд с маслом, колбасой и сыром и ем его, уставившись в заведующего. Тот смотрит и молчит. Примись я за второй – не миновать скандала. Вынимаю платок, вытираю им губы и пальцы, надуваю живот и сыто шлепаю ладонями. Лабухи хихикают, завстоловой крутит пальцем у виска и отворачивается. И только у молодого во взгляде нормальный человеческий вопрос: зачем я все это проделал.

Рядовой Мама рулит, я сижу в кабине броника справа от него, как и положено командиру отделения. Мы едем на учения, последние перед дембелем полковые с боевой стрельбой. Ездить на учения мне нравится. Сами стрельбы и беготню с рытьем окопов – не люблю, зато кататься туда и назад – удовольствие. Никто нас не гнобит и не сношает, пока мы едем. Сидишь себе, покуриваешь, смотришь по немецким сторонам. Германия – красивая страна. Уже совсем тепло и зелено. Горы справа от нас темнеют на восходе. Косясь на них сквозь сигаретный дым, Мама гундосит свою бесконечную песню. Еще часа четыре я буду качаться на мягком сиденье, пока полковая колонна ползет к полигону. Танкисты из приданного полку батальона уехали туда еще вчера. Танкистов пехота не любит. Они катаются, а мы бежим за ними с полной выкладкой по ордруфским оврагам, кустам и косогорам. Танкистам хочется закончить побыстрее, они газку и поддают. Тогда наш ротный, даром что кореец, дает команду: «Снайпера, вперед!» Снайпера бегут что есть сил, падают в траву и начинают стрелять по убежавшим танкам из своих винтовок Драгунова. Бьют по бакам, антеннам и кормовым огням. Танкисты сбавляют ход. Отстреливший у танка антенну зачисляется в короткие герои. Такая вот учебная война.