У графа отлегло от сердца. Завтрак завершался. Платон Иванович уехал по службе, а хозяева, видя недоброе расположение духа своего постояльца, отпустили его, позволив не дожидаться чая. Граф откланялся и ушел в свою половину. Окно в его кабинете было раскрыто, а на письменном столе лежал конверт нежно-голубого цвета. Граф больно прикусил губу и остановился в задумчивости. Ему было страшно читать письмо. Сейчас он предпочитал просто исчезнуть, ничего не зная больше и не оставляя за собой следов. Он уже хотел выйти вон, но все же собрался с духом и разорвал конверт. Внутри была пасхальная открытка, на обратной стороне которой под надписью «Христос воскресе!» знакомым графу почерком Зетлинга было написано:

«Милейший граф, Ваше дело решено и, к счастью, в Вашу пользу. Но оставаться в городе Вам и Вашим друзьям более нельзя. Я не осмеливаюсь рекомендовать Вам ехать в Одессу, но рассчитываю, что Вы покинете Новочеркасск, а лучше Россию. Обезопасьте своих друзей от дальнейших попыток вершить правый суд, в другой раз последствия для них будут плачевными. Низкий поклон. Всегда ваш Дмитрий Родионович».

Ниже женским почерком была сделана приписка:

«Добрый граф! Прошу Вас послушаться совета моего супруга и оставить эти опасные и вредные забавы. По моему мнению, которое, разумеется, Вас ни к чему не обязывает, Вам предпочтительнее отправиться за границу. Такое решение предполагает существенные затраты, и если Вы не в состоянии нести их, то обращайтесь ко мне. Буду рада повидаться с Вами перед отъездом. Ваша Мария Александровна».

Граф Алексей Алексеевич Гутарев обладал очень ценной в крайних ситуациях чертой характера – он умел смирять себя и подчиняться. Прочитав письмо, граф ни на секунду не усомнился в необходимости досконально исполнить содержащиеся в нем указания. Да и, признаться, Париж, с его исполненными светского веселья вечерами и тихими летними ночами, был графу несравненно милее затхлого мещанского духа Новочеркасска. Граф мнил себя патриотом, но и с этой, таящей, на первый взгляд, опасности, точки зрения все было сообразно приличиям. Он полагал, что сделал для России все, что было в его скромных силах, и отныне за ненадобностью мог быть свободен от тяжких обязанностей. Денег у графа было довольно, Никанор Иванович никогда не скупился на помощь делу освобождения от узурпаторов…

Граф глубоко и облегченно вздохнул, сложил руки за голову и откинулся на спинку коренастого пружинистого дивана. Отдохновение его прервал стук в дверь. В комнату, не дожидаясь позволения, вошла Аня. Она была румяна от стыда и собственной, кажущейся ей нескромной, отваги.

– Алексей Алексеевич, я прошу прощения, что отрываю вас от занятий, – она заглянула в глаза Гутареву, точно пытаясь распознать, поймет он ее или же разгневается, пристыдит и выгонит. Но больше всего она боялась позора и того, что он выдаст ее намерения родителям. И тогда она, ей так казалось, окончательно погибнет. – Я пришла к вам говорить начистоту и не таясь. Я уже хорошо вас знаю и вижу, когда что-то происходит. Сегодня так и случилось. Не оправдывайтесь, вы знаете, что я права. Я пришла просить вас взять меня с собой, ведь вы уезжаете? – она говорила так, будто пыталась вкрадчивостью тона убедить саму себя. – Я пойду с вами, как вы скажете. Я оставлю все, мне это безразлично! – выпалила она и, вся красная, замолчала.

Для Гутарева не были тайной симпатии этой милой улыбчивой девицы. Но сейчас в его слишком занятой и от того слепой ум пришло понимание очень важного – его любили. И самым главным, шокирующим была не Аня, она была ему безразлична. Графа удивила мысль, что его вообще можно было любить. В его жизни такое произошло впервые. И тотчас исчезли его давние и ущербные грезы о Марии Александровне, которую он втайне боготворил и ненавидел одновременно, пропала его брезгливость к Зетлингу. Гутарев мгновенно и совершенно покорился нахлынувшему чувству, смеси гордости за себя, похоти и очарования этой юной и отчаянной девушкой.

На лице графа слишком ярко отразилась вся происшедшая духовная работа, и, испуганная этой тенью перемен, Аня почти разочаровалась в своем поступке. Она давно подозревала графа в чем-то таинственном, благородном и противозаконном. Ее молодой и порывистой душе претило общество до пошлости прозаичных офицеров, купцов, подрядчиков и чиновников. Аня жаждала любви настоящего человека. А потому как она никогда в своей жизни не видела смерти, то и героизм ее был уродлив и бессмысленно жесток.

– Прочитай, – Гутарев подал Ане записку, полученную от Зетлинга.

Аня дрожащей рукой взяла бумагу и села на край стула. Она быстро пробежала глазами по строкам, не поняв вполне, перечитала и подняла на графа испуганные глаза.

– Вам нужно бежать, немедленно! Я не оставлю вас, клянусь! Что бы ни было… Боже, это так опасно!

– Я полагал, стоит обождать, осмотреться…

– О чем вы?! Ваша жизнь… – она запнулась, подбирая нужное слово, – ей грозит опасность. А вы так благородны и даже не помышляете о бегстве! Но поймите, что это бесстыдно с вашей стороны, ведь ради меня и всего вашего дела…

– Ах, Аня, мое дело пустое, я проиграл. И теперь единственное, что могу сделать доброго, – бежать, бежать без оглядки!

Граф Гутарев был мягкой, доверчивой натурой. Испытания покрыли нежную субстанцию его души грубой коркой, наростами цинизма и жестокости. Но в остальном он оставался доверчивым и падким до лести.

– Как вы наивны, и как вы рискуете собой! Подумайте о людях, любящих вас.

– Верно, я обязан предупредить своих друзей. Глядите, уже близится к часу. В половине второго у меня назначена встреча с юношей и девушкой, моими товарищами. Не рассчитывал я, что приду к ним с такими вестями. Но, видно, так должно.

Граф в волнении встал и, скрестив руки на груди, подошел к окну.

Увиденное им сковало движения и отозвалось болезненным ударом в груди. В тот самый момент, когда граф в душевном порыве подошел к окну, в сад через калитку с переулка входил мужчина. Алексей Алексеевич узнал в нем помощника Никанора Ивановича, Степана. Гость, несмотря на теплую солнечную погоду, был в шинели с поднятым воротником и низко надвинутой фуражке. Проникнув за ограду, Степан огляделся и, раздвигая рукой ветви яблонь, нависшие над вымощенною речными камнями тропинкою, направился ко входу в половину графа.

Алексей Алексеевич оглянулся и, не то желая успокоить подошедшую к окну и взволнованную появлением незнакомца Аню, не то инстинктивно защищаясь от надвигающейся угрозы, неловко взмахнул рукой и опрометью бросился в спальню. Алексей Алексеевич вспомнил, что дверь во флигель предусмотрительно заперта изнутри и Степану понадобится некоторое время, чтобы попасть в дом. Граф накинул пиджак, выдвинул верхний ящик стола и, роняя бумаги и деньги, сгреб паспорта, наган и вообще что попалось под руку и вместилось в легкий саквояж. Собрав рассыпавшееся по полу, он встал с корточек и увидел в дверном проеме Аню с большими и полными отчаяния глазами. Она стояла, держась тонкими руками за стену, и решалась что-то сказать.

– Я с тобой, – наконец, теряясь от испуга, проронила она. – Я с тобой, – уже уверенно повторила Аня, взяла графа за руку и повлекла вон. – Нужно бежать, оставь это, мама все передаст.