и щедрой: в предвесеннюю пору, когда лежало село в пышных нетронутых снегах, склоны горы уже зеленели, а кустарники и леса шелестели свежей листвой. Помнила Ясеневую и во время сенокоса, знойную от солнцепека, и ее тропинки, бегущие к роднику… Сколько раз приходилось таскать в маленьком ведерце воду косарям — жажду на работе может утолить только родниковая вода полонины. А потом изнуряющий зной сменялся студеными ветрами и едко дымил костер, возле него всегда хлопотала мать, стряпала пищу косарям. И девочке все было немило в почерневшей от времени хижине, разделенной на половины: большей для скота, меньшей для людей. Она пропахла дымом, сырыми опилками и кислым молоком, такая неуютная и надоевшая, особенно когда вот-вот придет сентябрь и распахнет школьные двери. С какой радостью расставалась она со всем этим и опять бегала с книжками!

— А ведь все у меня там было… Помнишь огородик у хижины? Ну и лук там рос! А чеснок… — Мать говорила так, словно открывала для себя вечные тайны земли.

— Как не помнить?! — невольно обрадовалась Анна, как бы вновь увидев горную поляну, где косил отец, где всей семьей собирали сено, чтобы хватило его на долгую зиму… Да и не только это дарила им Ясеневая! Была там и полоска картошки на прогалинке-полянке, на лоскутке земли, взрытой киркой, и мамин огородик, полный всяческой зелени, что выращивалась не только на здешнюю потребу, но и для дома. И правда чеснок здесь родился такой, какого в селе и не видывали!

А что за вода на Ясеневой! Чистая как слеза, студеная как лед, и родник рядышком с хижиной… Птицы во весь голос поют, все небо звездами усеяно, месяц висит низко-низко — рукой достать можно. Все, казалось, чаровало здесь, но Анну уже не притягивало, не манило. Потому-то и ощутила она с такой остротой радость той осени, когда уехала учиться в город. И беззаботно распрощалась в один прекрасный августовский денек с горой и со всем, что там было, даже с маминым щедрым огородиком… Видать, не прикипело все это к сердцу, хоть целиком принадлежало матери, являлось нераздельной частицей ее кроткой души. Только одну памятную минуту пережила тогда Анна, когда спустилась с горы, отошла далеченько от ее подножия, торопясь домой, и на равнине вдруг оглянулась в последний раз, будто хотела взять ее на память… Какой же могучей предстала перед ней Ясеневая, вздымаясь в самое поднебесье!

Село их, лежащее в долине межгорья, баюкали медленно сгущавшиеся сумерки долгого летнего дня. Глава Ясеневой еще была в солнечном ореоле — светило уходило на отдых за гору Делуц. И пусть поражало величие увиденного, но все же главным для Анны было: она едет учиться! Получит со временем работу, о которой мечтает, и никогда больше не придется ей в поте лица своего подниматься с тяжелой ношей по крутым склонам. И еще раз представила себе: каждую весну, лето и студеную осень будет гора по-прежнему отнимать у матери силы, жизнь ее так и пройдет здесь в непосильном труде. И при мысли об этом сжалось сердце… Но только на мгновение, Анна верила — как только станет на ноги, тут же заберет мать к себе… Впрочем, подумала и о том, согласится ли она, не одна ведь… Словом, мысли и планы беспорядочно сменяли друг друга, но Анна надеялась, время развяжет все узелки…

И снова, в который раз загляделась на руки матери — непривычно было видеть их в состоянии покоя. Написать бы о них, как, не зная отдыха, брались они за любую крестьянскую работу — и в саду, и на пашне, и в огороде, и на полонинах горы, которую и представить без них невозможно.

«Какую же судьбу дашь мне вместо Ясеневой?» — снова слышится ей этот неразрешимый вопрос.

«Какую судьбу дашь мне?» — говорит про себя мать и тоже не находит ответа.

И с особой остротой ощущает она в эту минуту свою терпкую неизбывную любовь к Ясеневой… Но вместе с тем поднимается в душе горькая обида за безжалостно отнятые ею годы…

И невольно вспоминает равнину с неоглядными полями пшеницы, картофельными грядами, шелестящей листьями зрелой кукурузы и золотыми разливами подсолнуха.

Там в далекие годы батрачила она девочкой, жала за десятый сноп. Кружило голову плодородие пашни, избыток хлеба, щедрый урожай садов и виноградников. Не было здесь изнуряющих гор, и трудно было сдержать добрую человеческую зависть к тем, кому посчастливилось родиться тут, среди изобилия и сытого достатка… Плакало сердце: отчего ей не судилось такое? «Вот бы кусочек здешней богатой земли, небось стоила бы всей нашей бедной горы», — думала, глядя на золотое поле подсолнухов. Сказкой казалось оно, сроду такого и представить не могла! На родной Верховине если и сеяли его, то скупо, и стояли редкие стебли у межи, как маленькие солнца.

Все это на минуту вернулось к ней. И дума о вечности изумрудных полонин, о беспредельности дремучих боров с их ущельями и студеными родниками, о людях, что издревле селились здесь, в суровых горах… Вспомнилось ей и Дубовое, убаюканное ветрами, лазоревым небом и могучими кряжами окрест… И другие, большие и малые села долины Тересвы, сколько верст прошагала она по их тропинкам…

И на погосте, что рядом с дорогой, ведущей в поднебесье, стоит Ясеневая стражем покоя, вечным сном спят там родители, деды и прадеды, жизнь и смерть их прошла здесь, в горах…

Никто из них никогда не роптал на это. Ей, во всяком случае, такого слыхать не довелось. Бывало, скитались земляки в поисках заработков по далеким краям, надеялись разжиться клочком пашни. Бывало, гнали людей и лихие войны. И сами плыли за моря-океаны, терялись в чужих странах, а по ночам во сне видели родные края, и снова неодолимо звала их отцовская земля. И не было в мире таких красот, таких чудес, которые затмили бы свет далекой Верховины…

И опять представились ей знакомые, любимые места…

Только-только, бывало, дохнут теплые ветры, как глядит уже она из окошка хаты на свою Ясеневую. Видит, как темнеют на склонах горы проталины, как освобождается она от снега, и радуется сердце, предвкушая новую встречу, и вспыхивают в нем новые надежды. В долине скоро уже оттает земля, вспашут ее, разгладят боронами, и тут уж прямая дорога на Ясеневую.

А на полонинах еще студено, еще не прилетели птицы из теплых краев, густо синеет по вечерам небо — верная примета ночных заморозков…

Но уже кружит голову пробуждение окружающей природы, бродят во