Гафия, не по возрасту ссутулившаяся, в ранних морщинах, просиживала бесконечные зимние вечера за веретеном, вязала и ткала, шила и надставляла… Время было такое, муж ее ходил в лес на работу в штанах, где заплата за заплату держалась… Годы эти не только отняли лучшие силы, но и щедро одарили детьми: не успеет одного отнять от груди, как другой уже сам прильнул…

И находила Анна в долготерпеливой сестре, в нескончаемом ее труде и двужильном упорстве сходство с матерью и потому, полная доброго сочувствия, прощала многое…

В комнате запахло дымом. Верткие сизые струйки сначала пробились в щели печной дверцы, потом выстрелили золотыми брызгами, и пришлось открыть двери хаты. Но, как только дружно и весело, будто играючи, затрещал огонь и ровно загудело в трубе, дым исчез и сразу стало уютно.

Мать тщательно выскребала накипь из горшка — картофель для токана должен вариться в самой чистой посуде.

Анна любила гудение огня. В нем тоже таилось непостижимое чудо родного гнезда и тех далеких лет, когда они, малыши, с ложками наготове нетерпеливо ждали приглашения к столу, а мать не варила — ворожила, не единожды сотворяя из крох не так уж и мало…

Картофельный токан с яичницей запивали кислым молоком. За трапезой перебрасывались изредка скупыми словами, словно обо всем уже было переговорено. На самом же деле к настоящему разговору еще не приступали…

Ела Анна с наслаждением, вроде бы ничего вкуснее не бывает… И ощущала себя путницей, которая, к великой радости, вернулась наконец после долгих скитаний в родное гнездо…. Согрела душу, оценила уют и сытую трапезу в кругу семьи…

Гафия и за столом держалась как-то странно: пригорюнилась, сникла, молчала упорно. И выражение лица, не слишком радостное при встрече, сделалось совсем угрюмым.

Анна опять пожалела сестру. Принялась вспоминать, не сказала ли невзначай чего обидного. Хотя, говоря правду, хватало Гафии того горя, что причинял ей достославный супруг-лесоруб, пустившись во все тяжкие… Анна все это знала. В одно прекрасное утро, когда стало Гафии уж совсем невтерпеж, бросила она хату и детей на Олексу (благо был у того отпуск), села на поезд и отправилась к сестре. Так, чтобы нашкодивший муженек и следов беглянки не сыскал…

«Приехала я к тебе нервы лечить! Нашел себе мой уборщицу в общежитии!» — сказала, переступив порог, и заплакала.

Анна пыталась расспрашивать, но Гафия замолчала, считала, что все выложила сразу, как вошла в дом. И теперь стало уже неловко перед младшей… А тут еще докторша захотела показать ее знаменитому невропатологу, на что согласия так и не получила. Как же, мол, возможно, чтобы чужие расспрашивали? Да к тому же сама Гафия считала, что лечить перво-наперво нужно ее долговязого Олексу от любовных заблуждений, и притом самой доброй хворостиной…

Шли дни. Беглянка отлежалась, отдохнула. Можно было возвращаться домой, да и по детям соскучилась. Наверное, и грешник уже прочувствовал, что значит остаться одному на хозяйстве и к тому же не ведать, куда подевалась жена…

Разжилась у сестры «пилюльками от нервов» — как проглотишь одну, так пускай весь свет в тартарары провалится, а тебе наплевать. Не поскупилась докторша, дала впрок две баночки…

— А теперь скажите, пожалуйста, вы для меня захватили лекарства? — Гафия отчего-то стала величать сестру словно чужую.

Анна улыбнулась этой маленькой хитрости. Собираясь к своим, она всегда запасалась всем необходимым. Знала, стоит докторше появиться в селе, как тут же заявятся и свои и чужие. Нужно будет и выслушать, и выстукать, и рассказать, что на свете новенького…

— Меньше про пилюльки думай, здоровее будешь! — засмеялась в ответ.

— Если здоровье не в лекарствах, зачем тогда аптека? Зачем врачи? — недовольно глянула Гафия.

— Я же тебе целую пригоршню дала, когда у меня гостила…

— А от них уже ничего не осталось…

— Что-то я, дочка, слыхала, будто и соседи теми пилюльками сыты были, — становясь на сторону младшей, неожиданно сказала мать. Она считала: не следует зарабатывать добрую славу на том, что дали в помощь тебе…

— И вы, мама, поделились бы. Помогло же людям… — Гафия не рассердилась, знала доброту и щедрость матери.

— У тебя и вправду что-то болит? А как там твой поживает? — Анна осторожно задавала вопросы, причины всех сестриных недугов были ей хорошо известны.

— Болит и не перестает… Что поделаешь? Видно, на роду написано, что суждено терпеть… Только бы хуже не стало…

— Да хватит тебе! — перебила мать и взглянула на Анну. — И у меня болит, да некому пожаловаться… Вот и терплю…

— А ты бы поинтересовалась, как мама. Отчего не спрашиваешь, что с человеком? — Гафия пошла в наступление с неожиданной стороны и так решительно, будто необходима была матери самая срочная помощь.

— Но она не жалуется! — оправдывалась Анна.

— А ты жди, пока пожалуется! — повысила голос старшая. — Недели две назад дыхание у нее сперло, сердце биться перестало… И за доктора пришлось быть, и за аптекаря… Счастье, что родничок рядом случился, он маму и спас… — Гафия говорила зло, с загадочными недомолвками: мол, докторше самой следовало бы обо всем дознаться.

— Что же ты до сих пор не сказала? — Глаза Анны расширились от удивления.

Мать молчала. Все было правдой… И хотя Гафия ничем не могла помочь во время острого приступа, но именно она, старшая, в те минуты находилась рядом. И в этом было ее преимущество перед сестрой, хоть та во все свои нечастые приезды привозила лекарства, осматривала и выслушивала, давала дельные советы, как беречься в разное время года.

Анна невесело задумалась.

— А, болтай! — Мать махнула рукой, словно хотела показать, что не следует придавать этому значения. Но выражение лица выдавало, видно, сама понимала приблизившуюся вплотную опасность…

— Выходит, сестричка, получается у нас по пословице: сапожник без сапог, портной без штанов… — Анна попыталась пошутить, хоть, правду говоря, услышанное встревожило и было не до смеха.

— Вроде есть доктор и нету его… Есть потому, что свой, а нету оттого, что больно далеко… — Мать говорила спокойно, а в голосе звучали одновременно и тайная гордость, и досада.

Когда дочка заканчивала институт, в их село вдобавок к двум врачам, уже работавшим здесь, должны были назначить еще одного. Кто-то из соседей, видно, знающий и толковый, посоветовал родителям, не откладывая, обратиться в правление колхоза и похлопотать, чтобы послало оно просьбу в ректорат. Так, мол, и так, направьте нашего, деревенского, в родные места, ведь за всю историю села не случалось такого, чтобы кто-то из крестьян выучился на врача. И охотник нашелся составить