– Итак, условие, – едва отдышавшись, говорит она. Ей трудно сдерживаться, она готова снова расхохотаться.

Я отвечаю кивком. Этот ее хохот еще страшнее, чем ярость и громы небесные. Она забавляется! Я как та собачка, что неожиданно для всех посреди гостиной совершает курбет.

– Я возвращаю твою дочь и только тогда могу рассчитывать на… на… благосклонность, не так ли?

Я снова киваю. В отчаянии стискиваю зубы. Что бы я ни сделал, что бы ни совершил, как бы ни угрожал, я все равно останусь забавной комнатной собачкой, что потешает зрителей своими прыжками. Даже если кусну протянутую ко мне руку, даже если в горло вцеплюсь. Она, истекая кровью, будет смеяться.

– Если же я это условие не выполняю, то на взаимность и покорность рассчитывать не могу, а ты, в свою очередь, готов сделать попытку меня убить и понести наказание. Я правильно поняла?

На этот раз мне удается ответить.

– Да, ваше высочество, вы правильно меня поняли.

– Дать ответ сразу?

– Как вам будет угодно.

Мне бы хотелось украсить свою реплику насмешкой, но выходит плохо. В этом искусстве мне ли с ней тягаться?

Она некоторое время молчит, размышляя о чем-то, вероятно, перебирает виды казней, затем возвращается к своему первоначальному образу смущенной кокетки. Даже взгляд отводит.

– Смею предположить, что переубеждать тебя бесполезно.

Я уже не в силах совершать прыжки на потеху публике. Только дергаю плечом.

– А ты знаешь… – начинает она.

– Знаю. – Я зол и груб. – Смерть, пытки, огонь, виселица. Не трудитесь перечислять, ваше высочество.

– Маленькая неточность, – замечает она вкрадчиво. – В другом порядке. Огонь, пытки, виселица, смерть. Так будет точнее. Но смерть будет не скоро.

Я не спорю. От забавы она так быстро не откажется.

– Разумеется. Я буду умирать медленно, очень медленно. Вы прикажете своим палачам поберечь меня, продлить это как можно дольше. Так за чем же дело стало? Зовите их.

– Если ты находишь это необходимым, я их позову. Только когда я сделаю это, будет уже поздно. Но время еще есть. Подумай, стоит ли жертвовать собой ради… ради верности мертвецам? Кого ты воскресишь своей жертвой?

– Я уже подумал. И времени у меня было достаточно. Я сделал свой выбор. Две недели назад вы своей прихотью разрушили мою жизнь. Вы пожелали меня, а я поддался слабости. Моя жена не перенесла этого удара, мой ребенок родился мертвым. Мой отец, честнейший, благороднейший человек, праведник, погиб под колесами вашего экипажа. Вы… вы переехали его, будто… будто кучу тряпья. Я потерял сразу все. Жизнь, надежды, мечты, всех, кого любил, будущее… Единственное, что у меня осталось, это моя дочь, крошечное, невинное создание, которое лишилось матери по моей вине. Это я осиротил ее, я лишил ее матери, поддавшись на ваши посулы, прельстившись вашим могуществом и вашим богатством. Да, богатством… Я соблазнился им. Вообразил, что в награду за прелюбодеяние, которое я совершу, за мою погубленную душу мне перепадет несколько монет, и я смогу купить моей девочке новое платье, а Мадлен новые башмаки. Старые совсем прохудились… В последние недели ей трудно было ходить. А на оставшуюся мелочь я хотел купить им сладостей, этих маленьких пирожных, облитых глазурью… Она так их любила. А еще дров. И акушерке надо было заплатить. Ведь малыш должен был вотвот родиться. Я подумал, что если я… если я вам понравлюсь, то мои девочки смогут наконец досыта поесть. Им будет тепло… Но с дьяволом нельзя заключать сделки. Цена слишком высока. Бедняжка Мадлен умерла, проклиная меня… Я ее предал. А вчера я предал ее вновь. Я поверил вам. Уступил вашим дьявольским посулам и своей собственной слабости. Я всех их предал. Предал во второй раз. И свою дочь я тоже предал. Согрешил, а ее не спас. Знал ведь, что вы не сдержите слово. Знал! Какое вам дело до маленькой безродной девочки из Латинского квартала! Мало ли их таких… Крохотные, беспомощные, они сотнями рождаются и умирают, как мотыльки, как рыбки в пруду. Какая в них может быть ценность, в этих голеньких червячках? В щенках и то больше проку. Из них вырастают гончие и борзые. А маленькая девочка… Да вы забыли о ней в ту минуту, как бросили мне это обещание! Забудете и на этот раз. Для вас ее уже нет, еще один скелетик на кладбище Невинноубиенных, а для меня она единственное, что осталось. Но слабости я больше не допущу. Делайте, что считаете нужным. И вот вам мое последнее слово. Если ваша похоть все так же сильна, что лишает вас разума, если мое грешное тело вам все так же желанно, я буду вашим любовником, буду служить вам, согласен быть вашим рабом, вашей вещью, вашим лакеем, кем угодно. А вы позаботитесь о моей дочери. Для вас это особого труда не составит. Вам это почти ничего не будет стоить, несколько монет. Если же нет, если мое условие для вас неприемлемо, что ж… Тогда мне лучше умереть. Зовите их, я готов.

Я замолк, а она все еще чего-то ждет. Даже плечи опустились. Но я не оставил ей выбора. Я сжег мосты и за собой, и за ней. Оскорбление тяжкое, и она уже не может позволить себе отступить. Ее обязывает к этому кодекс чести. Герцогиня вздыхает и звонит в колокольчик. На лице ее почти страдание. «Господь свидетель, я сделала все, что могла!»

Вместо стражников и палачей является Любен. Герцогиня томно ведет рукой и указывает на меня.

– Отведешь его вниз. Скажешь Жилю, что я приказала заковать.

Любен изумлен и смотрит на меня почти с укором. Что же вы себе позволяете, сударь? Да как вы могли? Вот только что бедняга был при особе фаворита, и вот на тебе – «вниз». Парень похож на обескураженного родителя, чей ребенок не оправдал возложенных на него надежд. Но делать нечего. Переваливаясь, он приближается ко мне. Но я не намерен доставлять ему лишние хлопоты. Не дожидаясь, пока он схватит меня и потащит за собой, сам иду к лестнице. Вниз так вниз. Он уныло плетется следом. Через пролет я останавливаюсь, снимаю свой роскошный камзол в жемчугах и протягиваю его Любену.

– Он мне больше не понадобится. Если бы вы были так добры, Любен, уступить мне свою куртку.

Любен в ответ бросает на меня такой злобный взгляд, что мне становится ясно: своим поведением я не заслуживаю не только его куртки, но и грязной тряпки, брошенной на конюшне. Я пожимаю плечами и продолжаю спуск. У нижней ступени Любен оставляет меня и отправляется искать прево. Парень даже не заботится приглядеть за мной. Полагаю, что намеренно. Надеется, что я пущусь в бега. Я побегу, он меня догонит и с наслаждением сломает мне парочку ребер – в отместку за разочарование. Но я не трогаюсь с места. Стою под влажным каменным сводом в своих щегольских башмаках, в атласных кюлотах с кружевом, в батистовой сорочке, благоухающий, безупречный. Оказавшийся здесь в результате страшной ошибки. Появившемуся из-за угла Жилю, грузному мужчине лет сорока, немедленно приходит в голову та же мысль. Он с изумлением на меня смотрит. Любен мрачно поясняет:

– Ее высочество распорядилась заковать.

На пороге того самого каземата, где я уже провел несколько дней, рыжий парень швыряет мне свою куртку.