– Денис! – крикнула она, боясь пошевелиться, чтобы не причинить ему боли. – Денис!

Мария слышала слова Петра Мушникова: «Живого взять!», слышала топот ног, потом доклад из окна: «Дохлый лежит. Офицер ихний», но слова эти не доходили до сознания, она задыхалась под тяжестью любимого человека, безжизненно давившего ее, ноги у нее нестерпимо болели, а в голове бился один вопрос: «Как же это, Денис? Как же?!» Она потеряла сознание и уже не чувствовала, как перенесли их в дом, как осматривали и бинтовали раны, не слышал, что одного партизана Мушников послал на базу сообщить о случившемся, а двоих – в соседний отряд (через него отряд Хохлачева поддерживал связь с Большой землей), чтобы вызвали самолет. Очнулась она от сильной боли, когда подняли ее, чтобы положить на носилки, спешно сделанные партизанами. Увидела хмурые лица товарищей, спросила, превозмогая боль:

– Жив капитан?

– Да, Мария Петровна. Жив. Его уже понесли, – ответил Петр Мушников. – На самолет. Вам бы и остаться можно, да Денис Тимофеевич плох. Нельзя ему без присмотра.

– Спасибо, Петя…

Она знала, что до площадки, на которую садились самолеты с Большой земли около полусотни километров. Нелегко нести двоих. Могли бы партизаны оставить ее у лесника (там многие раненые вылечивались), но вот – несут, и она была благодарна им. Теперь ей хотелось только одного: чтобы не умер Денис, дотянул бы до самолета. Еще одной могилы в лесу она бы, как ей казалось, не перенесла.

Мария думала о Денисе и не могла даже предположить, что в ее изрешеченных ногах начинается гангрена и что уже через день она потеряет сознание, а врачи долго будут бороться за ее жизнь, что консилиум решит ампутировать у нее обе ноги, уже начнется подготовка к операции, но тут лечащий врач заметит небольшое изменение к лучшему и отменит операцию. Об этом ей расскажет нянечка, когда Мария придет в сознание, увидит рядом с тумбочкой седую старушку в белом халате, неторопливо вязавшую шерстяные носки, и поймет, что находится в госпитале. Но и тогда первой ее мыслью станет мысль о Денисе. Первый вопрос – о нем.

– Скажите, Денис жив?

– Ой!.. Слава богу, ожила, доченька! Побегу, врачу скажу.

– Денис жив?

– Партизанский командир, что ли? Жив-то жив, не жилец только, доченька. Не жилец… – ответила старушка со вздохом, сматывая клубок и накалывая его на спицу. – Пойду я, доченька. Доктор велел сразу его покликать.

Няня ушла, шаркая стоптанными госпитальными тапочками, а Мария с недоумением спрашивала себя: «Как не жилец? Жив ведь. Жив!»

Дверь палаты распахнулась и с радостным возгласом: «Ну вот, молодчина вы наша!» – к кровати подошел мужчина средних лет. Он улыбался. Глаза его пытливо смотрели на нее.

– Я верил вопреки, можно сказать, мнению коллег. Я рад, – говорил он, садясь на стул и беря руку Марии, чтобы прощупать пульс. Помолчал сосредоточенно и вновь улыбнулся: – Молодчина. Шрамы только останутся на ногах, но на войне не без этого.

– Няня говорит, что Денис Хохлачев не жилец? Что с ним?

– Он ваш командир? Ваш спаситель?

– Да. И муж.

– Он бредил и называл вас Марией Петровной. Странно для мужа.

– Он не был моим мужем. Он будет.

– Нет. С постели он больше не поднимется. Не жена, а сиделка ему нужна. Знающая медицину. В госпитале мы…

– Я не оставлю его!

– Но он беспомощный совсем.

– Только сильный имеет право на любовь?! Так, да? Иначе кричи во весь голос, пусть сородичи сами убивают!

– О каком убийстве вы говорите? Что с вами? Вы нас обвиняете в каком-то зле?

– Не о вас я. Это там, на Памире. Давно. Девушка предала возлюбленного, он погиб, а кобыла поседела…

– А-а-а, – протянул хирург, не зная, о чем говорит больная, но догадываясь, что о каком-то возвышенном поступке, понял, что эта женщина не оставит раненого капитана одного – он поцеловал ей руку и сказал взволнованно: – Поправляйтесь. У меня мать на Урале в деревне живет. Найдется у нее для вас уголок.

С неприязнью и тревогой смотрела Паула на Марию. Где же была она раньше, эта Мария? А теперь, когда Виктор и Женя выросли, выучились, когда годы смертельной опасности и тяжелых испытаний остались позади, приехала. Вот и захочет отнять их у старой Паулы. А кто мать им? Кто? Да, эта Мария родила их, но ведь и только…

«Легковую машину, видишь ли, ей не подали! Разве это мать? Порхала небось мотыльком сколько лет, а как старость подступать начала – пожаловала. Нет! Не будет этого. Я стала им матерью. Я с ними и горе пережила, и радость узнала. Ни с кем своим счастьем не поделюсь».

Забывать уже старые годы стала Паула. Спокойная жизнь и почет пришли в ее дом в тот день, когда остановились перед крыльцом несколько блестящих легковых машин и вышли из них партийный секретарь, генерал-пограничник и армейский генерал. Пограничный генерал вручил Пауле орден Красной Звезды, а другой генерал сообщил, что ей назначена персональная пенсия и попросил, чтобы она отпустила детей учиться в Суворовское училище. Не хотела она их отпускать. Засомневалась, как бы не забыли они обратную дорогу в ее дом. И сказала тогда:

– Дом тогда полная чаша, когда семья вместе живет. Что же, выходит, мы – не семья?

– Не нужно так говорить, мама. Мы не поедем. Станем рыбаками, как дядя Гунар, – прижался к ней Виктор.

Тогда он впервые назвал ее мамой. А вслед за ним повторил это слово и Женя. Она стала гладить их вихрастые головы, и слезы радости, светлые и сладкие, полились из глаз. Вот так, нет теперь тети Паулы, а есть мама. Их мама…

Вытерла она тогда уголком косынки слезы, улыбнулась своей мягкой улыбкой и сказала:

– Хорошо, сынки, поезжайте. Учитесь. Вы будете счастливы, мне тоже счастье.

– Мы возьмем твою фамилию, мама. Мы теперь – Залгалисы, – сказал Виктор.

– Вот и ладно, – удовлетворенно сказал партийный секретарь, седой высокий человек с лицом рыбака. Улыбнувшись, добавил: – Согласие в доме – залог счастья.

Согласие в доме Паулы было всегда. Никогда не поминала она злым словом Марию, хотя та, по ее мнению, бросила своих детей, никогда ни в чем не упрекала ни Виктора, ни Женика, и они тянулись к ее ласке, как малые телята, и сами были ласковы и послушны. А вот покой? Откуда было ему взяться?

Хотя и не донесли Вилнис и его дружки о русских, и не было больше хулиганских погромов, но Залгалисов не покидало беспокойство: никто не мог знать, что завтра сотворит Вилнис. Тем более что после того, как вернули ему немцы дом приемного отца, побольше стало мужчин, даже пожилых рыбаков, крутиться вокруг ставшим влиятельным Вилниса. Старались угодить ему, выполнить какое-нибудь его поручение… Тревога не покидала сердце Паулы, и она часто спрашивала мужа:

– А что, если забудет предупреждение рыбаков подонок Вилнис?