– Мне не нравится твой хозяин, Фриз, и у меня нет ни малейшего желания вмешиваться в его судьбу, – снизошел он после длительного молчания. – Но сугубо профессиональный совет я дать могу. Бесплатно. Если он хочет получить корону Сандабара, то женщину придется забыть.

– А может, ты просто боишься связываться с Матерью Танян? Она ведь великая пророчица.

Хрипловатый негромкий смех был ему ответом.

– Считай как хочешь, Фриз, мне плевать. Но для такого… – тут эльф сказал какую-то фразу на родном языке, – …как твой хозяин, я пальцем о палец не ударю. Так ему и передай.

Он повернулся к эрмидэйцу, внимательно следившему за ходом переговоров. Лангеры обменялись короткими взглядами.

– Разговор окончен, – подал голос обладатель косичек, унизанных бусинами.

Ходили слухи, что лангер Малаган колдун, и слухам этим приходилось верить. Руки островитянина были до самых кончиков пальцев разрисованы черными устрашающими узорами: змеи, драконы, птицы сплетались столь замысловато, что не могли не наводить на мысль о волшебстве. А кроме того, у Малагана имелось такое количество амулетов и разных штучек, которыми он был увешан с ног до головы. С колдуном никто связываться не хотел, а посему его слова стали последними в этой встрече. Эльф и оба его лангера удалились столь же стремительно, как и появились, оставив Фриза скрипеть от гнева зубами. Что прикажете теперь говорить Бьен-Бъяру?

Когда я покину свой берег,

Когда оборвется последняя нить,

Когда будет незачем верить

И некого будет винить…

Голоса рабов Элливейд никогда не путал с голосами свободных людей. Их песни, их боль, их страх настигали его волной, заставляя ускорять шаг и обходить Невольничий рынок Ан-Риджи кружной дорогой. Чтоб не видеть, чтоб не слышать, чтоб не вспоминать. И все равно видел, слышал и вспоминал, и просыпался в ледяном поту среди самой жаркой ночи спустя двадцать лет. И скорее всего, будет он терзаем теми же кошмарами и на пороге смерти. Впрочем, рынки рабов везде одинаковы. Юдоль печали и несмываемый позор расы. Только люди могут продавать, а главное, покупать себе подобных. Как вещь, как скотину. Клеймить, истязать и убивать без всякой опаски наказания. И если люди так поступают со своими сородичами, то почему бы и нелюдям не поступать так же с людьми. Тангар не продаст тангара, но ублюдка дочери, согрешившей с человеком, запросто. Как там говорится? Бей своих? А если чужие не испугаются? То-то же…

Когда опадут мои цепи,

Не в силах души удержать,

Когда моя радость навеки

Сумеет свободною стать…

Песня гналась по пятам за маргарцем, вонзая свои когти в его загривок, как серый сокол на охоте в спину неосторожного лисовина, пока ноги сами не привели его в храм Оррвелла – бога-странника, бога-волшебника. Единственного бога, которому Элливейд верил. Верил и чтил, но никогда не молился, не приносил жертв и в храмы его не заходил все свои годы свободы. И даже теперь лангер сам не понимал, что он делает в этом огромном высоком зале в столь неурочный час. Службы Оррвеллу проводились только ночью. Покровитель магов, бродяг, искателей истины, ученых, путешественников, первооткрывателей и прародитель всякого колдовства снисходил к смертным только после заката. С первыми лучами солнца и жрецы, и паломники покидали храм. Элливейд точно знал, что он один во всем здании.

– Привет, – сказал он богу. – Ты меня узнаешь, Странник?

Чуть слышно скрипнуло окошко под самой крышей, приоткрытое для проветривания.

– Будем считать, что ты меня слышишь. Ты не слишком в обиде на меня, что я так долго не приходил? – спросил Элли. – У меня, вишь ли, выдалась удивительно интересная жизнь. Хочешь, расскажу? Наверное, хочешь. После того как ты освободил меня своим Словом, я совсем недолго пробыл попрошайкой…

Он родился «пятикратным», а значит, сыном рабыни и внуком рабыни, правнуком рабов. Он мог породить только раба и только от рабыни. И вся жизнь Элливейда-маргарца должна была пройти в ошейнике с несмываемым клеймом на лбу. И сколько он себя помнил – всегда мечтал только о воле. Откуда в потомственном невольнике взялось столько свободолюбия? Откуда в десятилетнем ребенке столько упорства? Этими вопросами невольно задавались даже его многочисленные хозяева, перепродавая непокорного мальчишку не раз и не два. Он снова сбегал, его снова ловили, а он снова сбегал. Старые рабы только головой качали, заранее предрекая маргарцу быть распятым вниз головой, как часто поступают хозяева с особо упертыми беглыми невольниками. Так оно бы и получилось, если бы во время очередного побега и неизбежной погони он не забежал в храм Оррвелла. Дело было посреди ночи, в храме шла мистерия. Элли растолкал танцующих девочек-жриц, метнулся под ноги Первому жрецу, повалив старика на задницу, и от пущего страха сумел вскарабкаться на алтарь, чего ни разу не удавалось сделать даже ворам-локлакам,[5]похитителям Силы. По зеркально-гладким граням пирамиды, на которой покоился Черный Шар, не очень-то взберешься. Жрецы с ужасом ждали, что Странник покарает святотатца, коснувшегося намоленного священного символа. Но то ли бог решил покуражиться над темной своей паствой, то ли вмешались более серьезные силы, потому что с беглым маленьким невольником не случилось ничего плохого, кроме хорошего. Когда его все-таки стащили с алтаря, на его лбу не было ни следа выжженного клейма. Случилось чудо, которому не находилось свидетелей уже триста лет. Оррвелл стер тавро, изменив долю Элливейда навсегда.

А дальше… дальше Элливейд поверил, что он настоящий везунчик. Вместо того чтобы пополнить ряды бездомных попрошаек, он был подобран сердобольным стариком – знахарем. И опять сиротке повезло, потому что знахарь разбирался не только в травках, но и немного в колдовстве. Он сразу почуял в парне зачатки волшебного дара и постарался пристроить того в ученики к настоящему магу. Благодаря везению и редкой по нынешним временам человеческой доброте, отрочество у Элливейда выдалось сытое и приятное. Пока его ровесники-ученики горбатились за миску супа в лавках и мастерских от рассвета до заката, удачливый паренек прохлаждался в небедном доме волшебника, и единственной его обязанностью было терпеливо выслушивать бесконечные сентенции старикана, которые по большому счету не являлись глупыми или бесполезными.

В квартале колдунов у учителя Элливейда была устойчивая репутация специалиста по помощи во всяческом мошенничестве на поприще азартных игр. Следовательно, колдун этот никогда не бедствовал, потому что всякий маргарец рождается с азартом в душе и большую часть сознательной жизни проводит за поисками возможности спустить честно или нечестно заработанные денежки, сделав их ставкой в какой-нибудь игре. Считается, что маргарцы изобрели все азартные игры, все виды состязаний с использованием тотализатора, а также петушиные бои, собачьи бега и лотереи. А там, где правит удача, особо ценятся те, кто умеет с ней правильно обращаться, предсказывать события и направлять их в нужное русло. Другое дело, что для самих умельцев существовали очень жесткие рамки, за которые они выходить не смели. Скажем, если клиент требовал от волшебника непременного выигрыша своей бойцовой рыбки, то с него взималось лишь щедрое вознаграждение. А вот если завзятый картежник жаждал сорвать крупный банк, да еще у заведомо более опытных противников, то взамен от него требовалась жертва такого рода, что чаще всего клиент сам отказывался от заказа. Повышенный риск потерять зрение или, скажем, мужскую силу многих останавливал.