— Не бойся, он жив, — подбодрил Борзой, — от газа не умирают.

Лицо у него побагровело, как печенка, глаза слезились, но угнаться за ним было по-прежнему нелегко. В переулок въехала карета скорой помощи, и люди обступили ее. Между двумя домами открылась живая картина бунта: пехотинец достал из-за пояса синюю бутыль, откупорил и бросил в толпу.

29 ИЮЛЯ

Сегодня обо всем написали в газетах. Борзой, не говоря ни слова, сидит на кровати и читает, а закончив, передает страницы.

Больница Геллингер переполнена пострадавшими. Все бойцы Армии вознаграждения, которым удалось добраться до моста на Одиннадцатой улице, присоединились к демонстрантам в лагере на берегу реки. Мистер Гувер велел войскам остановиться у моста, но Макартур «не удостоил новый приказ вниманием» и скомандовал пулеметчикам разместиться на мосту, а сам повел колонну пехоты через Потомак в лагерь. Они факелами подожгли брезентово-картонные хижины. Все как и говорил Кортес: жечь людей плохо, но поскольку им от этого еще хуже, то все-таки нужно решиться.

Было стыдно читать эти газеты, ловить себя на нетерпении разузнать новые ужасные подробности вчерашней бойни. Как артиллерия прошла маршем по лагерю на берегу реки, уничтожая грязные палатки и крытые толем лачуги из ящиков из-под фруктов и клеток для перевозки кур. Господи, благослови наш дом. Наверно, семьи на коленях молили Бога о чуде, если у этого скряги еще осталась хоть капля сострадания.

Армия вознаграждения разбила в лагере огороды. Борзой каждую субботу проверял, как всходят посевы, и мы радовались чахлым росткам кукурузы на берегу Потомака. Из-за них казалось, будто лагерь в Мексике. Настоящая деревня, где живут и кормятся люди. Голодные дети с нетерпением ждали, пока початки созреют, — после месяцев, проведенных на овсянке, так хочется запеченной в золе сладкой кукурузы. Отчего-то при мысли о том, как кавалерия Макартура топчет эти посевы, на глаза наворачиваются слезы.

Борзой никогда не ложился после отбоя. Он прятался в лазарете; сидел ссутулившись на краю койки и курил. И читал новые газеты.

— Ты только посмотри на это, — и он швырял страницы.

За хождение после отбоя строго наказывают, но в лазарете ни души. Вечерний экстренный выпуск: вчера после заката в лагере на берегу реки Анакостия в воздух взметнулся столб пламени высотой в пятнадцать метров; огонь распространился на близстоящие деревья. Чтобы защитить соседние владения от возгорания, понадобилось шесть пожарных бригад. Президент из окна Белого дома заметил странное зарево на востоке и признал, что Макартур действовал верно, разогнав лагерь бунтовщиков. По его мнению, Армия вознаграждения состоит из коммунистов и бывших преступников.

Автор статьи восхищался Макартуром, защитившим государственную казну: эти отбросы, забывшие о приличиях, сосут из нации соки.

— Почему в газетах их называют преступниками?

— Потому что с ними обошлись как с преступниками, — пояснил Борзой, — а людям угодно так думать. Газеты пишут что хотят.

Читать далее не имело смысла, но остановиться было невозможно. В вечернем экстренном выпуске опубликовали фотографии. В разделе светской хроники. Пока солдаты поливали бензином лачуги, сливки общества катались по реке на яхтах, наблюдая, как Макартур спасает государственную казну. Когда некая миссис Харкурт увидела мальчика, раненого штыком в живот, ей стало дурно, и потребовалась медицинская помощь. По дороге со службы сенатора Хайрама Бингема из Коннектикута едва не задавили на улице напротив склада. Раны политика оказались не смертельны, но газеты писали о них едва ли не больше, чем обо всех остальных вместе взятых, включая женщину из лагеря на берегу Анакостии, ослепшую после того, как ей в лицо плеснули горящим бензином, и ветеранов Аргоннского леса, застреленных в собственной стране. Дюжине детей сломали руки и ноги и разбили голову. Двое малышей умерли, надышавшись газа.

— Как думаешь, был среди них ребенок Ника?

— Господи Боже мой, — проговорил Борзой, не повернув головы, — химическая бомба стоит дороже сотни буханок хлеба.

Следующий за этим дневник до читателя не дошел: его уничтожили в 1947 году. Прошу прощения, что этим пояснением разглашаю тайну. Записную книжку предали огню сентябрьским вечером на улице в железном ведре; начинал накрапывать дождь. Мистер Шеперд наблюдал из окна наверху. Я лично сожгла блокнот.

Это была тонкая тетрадка в линейку со штампом «Академия „Потомак“» на парусиновой обложке — очевидно, из тех, что во множестве раздавали курсантам. Но именно эту автор в 1933 году использовал как дневник. Почему он решил его сжечь — не мое дело. Я лишь переписчик. Однако мистер Шеперд ясно дал понять, что не хочет, чтобы этот блокнот попался кому-то на глаза. Как и остальные его дневники, если уж на то пошло. Он терпеть не мог публичности и объяснений. Даже если его неправильно понимали. «Dios habla por el que calla», — говаривал он, что значит «за молчащего говорит Господь». Если, конечно, после всего, что было, он в это верил.

Поэтому он едва ли пожалел бы о пропавшем блокноте «Академия „Потомак“, 1933 год». Видимо, было там нечто, смущавшее его, и мистер Шеперд решил уничтожить тетрадь. А впоследствии так же обошелся и с остальными своими дневниками. Но именно этот вытащил первым из стопки блокнотов и бумаг, которые хранил в папке на полке у себя в кабинете. Я не буду гадать, зачем писать то, что никто никогда не должен видеть, не говоря уже о том, чтобы хранить эти блокноты аккуратно сложенными в папку. Единственное место, где его слова были доступны для посторонних глаз, — это книги с его именем на корешке. Гаррисон Шеперд. Закрывая книгу, можно было тешить себя мыслью, будто автор стал твоим другом. Многие этим грешили. Но он никогда не разрешал публиковать на суперобложке свою фотографию, чтобы не поощрять ничьих заблуждений. Притом что был хорош собой: холеный брюнет с римским профилем, высокий, приблизительно метр девяносто роста. Как уже говорилось, без телесных изъянов. Только очень высокий.

Однако, быть может, вы о нем слыхом не слыхали и понятия не имели, к чему вам это. Пока не прочли эти строки.

Итак, сожженный дневник. Ученые, которые занимаются старинными рукописями, придумали название этому явлению, отсутствующему фрагменту текста. Это называется «лакуна». Белое пятно в истории. Этот блокнот действительно исчез, я знаю, что он пропал и никогда не обнаружится где-нибудь в чемодане, как в конце концов нашлась та первая тетрадка в кожаном переплете. В сожженной тетрадке академии «Потомак» автор, видимо, писал о своих друзьях и прочем, пока в середине 1934-го не бросил школу посреди последнего учебного года. Я не читала этот дневник, прежде чем сжечь. И не замалчиваю никаких постыдных фактов. Мистер Шеперд упоминал, что обучение в школе превратилось в кошмар, но в подробности не вдавался. Потом он вернулся в Мексику к матери, которая бросила любовника-американца и устроилась швеей в ателье в Койоакане. У мистера Шеперда с матерью возникли разногласия, и он снова пошел работать к Диего Ривере — поначалу снова смешивать штукатурку. Но к концу 1935 года получал жалованье вместе с домашней прислугой.