– Когда она говорит о своей матери, папа просто смотрит на меня и вздыхает, – сказала Анника. – Она любит петь Паваротти. Твердит, что выйдет за него замуж. Я говорю, он уже умер, а твой муж – вот он, он сидит здесь, хватит говорить про Паваротти.

Мы посмеялись. В болезни Альцгеймера есть свой черный балаганный юмор. Иначе все это не пережить.

К счастью, у Марии пока что не стерлась память о детях. И есть и другие отрадные признаки. Мать Анники перешла на «ночную сторону жизни» и путешествует «по царству больных», по выражению американской эссеистки Сьюзен Зонтаг8, но все же, пусть и не подозревая об этом, сыграла небольшую роль в расшифровке биомаркеров болезни Альцгеймера и принадлежит к обществу, которое обращается с обитателями ночной стороны со всей мудростью, бережностью и уважением, каких они заслуживают.

Я впервые за всю поездку ощутил вкус победы. Все, что я узнал о болезни Альцгеймера, было лишь случайными снимками на пути болезни, развивающейся десятилетиями. До сих пор время оставалось самой непостижимой и неуловимой чертой болезни Альцгеймера. Но ведь именно время – размытая граница между здоровьем и болезнью – было для нас главным. Вероятно, это одновременно и великая сила, и ахиллесова пята болезни Альцгеймера. Зеттерберг поставил себе цель обуздать время – и ему удалось обратить его против недуга. Он сделал именно то, что советовал Шекспир в «Короле Иоанне»:

Хенрик Зеттерберг натравил болезнь на саму себя.

Когда мы мечтаем о лекарстве от болезни Альцгеймера, то обычно представляем себе таблетку, которую надо принимать, когда проявляются симптомы. Мы забываем, что наше понимание болезни постоянно меняется и оттачивается, а значит, надо постоянно менять и оттачивать и наши методы борьбы с ней. Похоже, в мире лекарств, науки и медицины главное – заметить болезнь как можно раньше. А как быть, если живешь в обычном мире? Может быть, нам удастся задействовать и образ жизни? Короче говоря, можем ли мы обороняться от болезни Альцгеймера в повседневной жизни? Это мне и хотелось выяснить.

Моего дедушку никак нельзя было назвать сибаритом. Он жил в Исламской Республике Иран и при всем желании не мог бы злоупотреблять алкоголем. Отец говорил мне, что дедушка, возможно, «за всю жизнь выпил всего шесть бокалов виски – по одному на каждый свой приезд в Англию». Дед был в прекрасной физической форме: каждое утро вставал в пять часов и шел прогуляться к подножию гор Эльбурс у северных окраин Тегерана. Не курил. И правильно питался: много рыбы, гранатов, фисташек и типичных для персидской кухни блюд из тушеного мяса с обилием овощей и привкусом розовой воды.

К тому же в его жизни почти не было стресса. Аббас работал застройщиком в процветающем районе Шемиран и унаследовал состояние от своего отца Шабана, лесоруба, человека в Тегеране достаточно известного. Поэтому от денежных забот Аббас был избавлен и на самом деле мог бы и вовсе не работать.

Так что дедушка вел правильную и здоровую жизнь, которая не проливает света на причины его болезни. Как я теперь понимаю, это стало постоянной темой в беседах с больными и их родными. Арнольд, интеллигентный, аристократичный южноафриканец, с которым я познакомился в Лондоне, тоже придерживался здорового образа жизни, как и Кэрол, бодрая, энергичная жительница Ковентри, у которой болезнь началась совсем рано. Так что же обрекает человека на деменцию? И есть ли такой фактор? Мне все чаще приходило в голову, что это просто «невезение», как ответил калифорнийский нейрофизиолог Артур Тога, когда тот же вопрос ему задал Терри Пратчетт в 2008 году. После чего язвительно добавил, что это «болезнь равных возможностей».

Но чем больше я читал исследований о роли образа жизни в профилактике болезни Альцгеймера, а их много, тем яснее мне становилось, что здесь брезжит надежда. Хотя данные по большей части неполные и предварительные, а иногда основаны просто на житейских наблюдениях, однако у соображений, касающихся стресса, диеты, физических упражнений, тренировки когнитивных навыков и даже режима сна, чем дальше, тем больше надежных научных оснований. Поэтому я ступил на зыбкую почву профилактической медицины с осторожным оптимизмом.

Эндокринолог Ганс Селье в своей эпохальной книге «Стресс без дистресса», вышедшей в свет в 1956 году, описал, каким образом от стресса можно заболеть. До Селье мысль о том, что стресс влияет на нашу биологию, почти никому не приходила в голову. А сегодня все мы прекрасно знаем, каким бременем стресс современной жизни ложится на наше здоровье. Депрессия, тревожность, мигрень, бессонница, ишемическая болезнь сердца – давно доказано, что все они связаны со стрессом. А вот связь стресса с болезнью Альцгеймера пока не так очевидна, однако эта мысль прозвучала, и данных в ее поддержку накапливается все больше и больше.

На первый взгляд это логично. Мозг – главный орган, контролирующий нашу способность преодолевать стрессогенные ситуации, и любой стресс так или иначе влияет на нейронные связи. В краткосрочной перспективе эти изменения даже полезны: они способствуют стойкости, личностному росту и обучению. Однако в долгосрочной перспективе, если человек подвергается постоянному стрессу, нейроны изнашиваются. Причем буквально: исследования животных показывают, что от постоянного стресса дендриты укорачиваются, синапсы обрываются, а мозг утрачивает способность отращивать новые нейроны1.

Сканирование человеческого мозга дает ту же печальную картину. У людей с низким общественным положением, (то есть у тех, кто ставил себя на низшие ступени социальной лестницы), жаловавшихся на хронический стресс, было меньше серого вещества в префронтальной коре2. Есть даже исследование, по результатам которого через три года после террористической атаки 11 сентября у людей, живших поблизости от места трагедии, было меньше серого вещества в гиппокампе – отделе мозга, контролирующем память3.

Разумеется, человеческая жизнь многогранна, и оценить ее сложно. К тому же поведенческие реакции, которые часто связывают со стрессом – нарушения диеты, курение, алкоголь и так далее, – составляют спутанную сеть причин и следствий. При этом данных, которые связывают стресс с болезнью Альцгеймера, становится не меньше, а больше. Например, ветераны, страдающие посттравматическим стрессовым расстройством, почти в два раза чаще впоследствии впадают в деменцию, по большей части в результате болезни Альцгеймера4. А если при болезни Альцгеймера повышен уровень гидрокортизона, гормона стресса, ухудшение наступает быстрее5.

В начале двухтысячных нейрофизиолог Роберт С. Уилсон из Центра изучения болезни Альцгеймера имени Раша в Чикаго придумал эксперимент, позволивший подробнее изучить эту связь. Уилсон опросил более шести тысяч пожилых добровольцев из южного Чикаго по так называемой «шкале невротизации» – дал им психологический тест, где приведены различные утверждения и нужно выразить степень согласия с ними, выбрав один из пяти вариантов: «совершенно не согласен», «не согласен», «трудно сказать, согласен или не согласен», «согласен», «совершенно согласен». Затем Уилсон попросил испытуемых оценить ряд утверждений, касающихся стресса, например: «Я редко беспокоюсь», «Я часто нервничаю и ощущаю напряжение», «Я часто сержусь на людей за то, что они плохо со мной обходятся», «Я часто ощущаю собственную беспомощность и хочу, чтобы кто-то решил мои проблемы за меня». Одновременно Уилсон оценивал участников исследования при помощи разнообразных тестов на память и когнитивные способности.