Как бы то ни было, теперь, оказавшись в безопасности, я мог начать новую жизнь, но, чтобы преуспеть в ней, я должен был повернуться спиной к прошлому — раз и навсегда. Нет евреям пути назад: война ослабит те физические связи, которые еще остались в Европе; сионизм должен положить конец менталитету диаспоры, порвать с ней в культурном и духовном плане. Из этой войны Старый Свет и старый иудаизм выйдут хромоногими калеками. Сионисты, как и испанцы Кортеса в Мексике, могут идти только вперед, несмотря на сопротивление англичан и вражду арабов. Евреи должны превратиться из беженцев в завоевателей. Жаботинский[54]и его ревизионистская партия правы: невозможно создать государство, как это пытаются сделать социалисты, только следуя принципу «еще один дунам земли, еще одна корова» (земля приобреталась у арабов по высокой цене). Еврейское агентство и мировое социалистическое движение ошибались, веря, что можно успокоить арабов при помощи политики авлага, сдержанности, позволяющей лишь отвечать на атаки арабов, но не атаковать по своей инициативе. Наоборот, необходимо опережать их, показывать зубы, запугивать. Евреи Эрец-Исраэля должны убедить своих врагов, что они уже не евреи гетто, а новые восточные варвары, новые гиксосы. Мухаммед с четырьмястами всадников разрушил Византийскую империю — четыре тысячи евреев могут потрясти империю Британскую.

Было что-то волшебно захватывающее в его словах. Что-то уже однажды сказанное где-то и когда-то. Мне представлялись сионистские отряды «Ардити», итальянских штурмовиков, о чьих подвигах в Великой войне нам так часто рассказывали в школе, — штурмовики в сияющих доспехах, с развевающимися знаменами неслись на конях, чтобы покорить Лондон. Но как только я вернулся к реальности, взгляд мой упал на мух, посасывающих капли лимонада на столе. С улицы не раздавалось воинственных возгласов, слышалось только кудахтанье кур да крики ослов. Неизвестные люди, никак не похожие на храбрых вояк, болтали между собой на непонятном языке — маленький пыльный провинциальный город, грязный угол рынка, откуда поднимался в воздух запах варева и гнилых овощей, — и все это вместо фантазий о славных завоеваниях. Я видел вокруг себя возбужденное и вспотевшее людское общество, отнюдь не фаланги бесстрашных бойцов. Жестокий, беспощадный, ослепительный свет уравнял все видимое в бесконечную последовательность черных и белых силуэтов. Ничто не могло быть более далеким от поля битвы, чем это дикое окружение, где все живое, от мухи до человека, искало убежище в скудной полуденной тени.

Я посмотрел на свой пиджак, измятый спинкой стула. Я уже снял воротничок и галстук, закатал рукава рубашки, прилипшей к вспотевшей спине. Я чувствовал себя голым, грязным, беззащитным, как будто меня насильно впихнули в этот стоячий воздух среды, состоявшей из шума, песка, тесноты и теней.

Моему шоферу было пора уходить. Он помог мне дотащить багаж к краю грязной дороги, откуда должен отходить автобус в мой кибуц, и заверил меня, что я могу оставить вещи без присмотра: никто не ворует в единственном на свете чисто еврейском городе. Он пожал мне руку, пожелал удачи и отбыл на своем запыленном «форде», не ведая об оказанной мне помощи, за которую я никогда не смогу его отблагодарить.

Дорога в кибуц Гиват-Бренер была без приключений. Я ожидал, что в нас будут бросать камни и бомбы, что наш водитель отразит атаку при помощи своего пистолета, совсем как в ковбойском фильме, но ничего не произошло. Мы ехали мимо еврейских поселений, перемежающихся арабскими деревнями и широкими песчаными пустырями. По дороге мы обгоняли маленькие группы арабских крестьян верхом на ослах, за которыми шли женщины и несли на головах связки овощей и хворост. Пейзаж выглядел экзотическим, но бедным, и все объекты казались маленькими и убогими. Покинув пределы Яффы, мы проехали мимо колокольни русской православной церкви, стоявшей прямо напротив минарета мечети. Вокруг обоих зданий я увидел скучившиеся глинобитные дома с плоскими крышами и толпу босоногих детей. Их лица были облеплены мухами, и вся их одежда состояла из грязных рубах до пят. Разбросанные там и сям пальмы, виноградники и многочисленные апельсиновые рощи создавали своей блестящей зеленью живой контраст с монотонностью окружения из песка и пыли. Женщины, сидя на корточках, пекли хлеб в печах, сложенных из камней и высушенной грязи. Кое-где во дворах или на плоских крышах домов сушились на солнце связки помидоров, перцев и абрикосов. Перед этими хижинами сидели под навесами соломенных крыш арабы и глазели на нас, посасывая кальян. Возле дверей стояли большие кувшины с водой и связки сахарного тростника. Время от времени какой-нибудь облезлый верблюд, лениво покачиваясь, начинал идти впереди нас, заставляя автобус притормаживать. Со всех сторон выскакивали куры под завывание тощих собак. Это был нищий, уродливый мир, и нужно было поднять глаза к прозрачному синему небу, чтобы вернуть себе надежду.

Рядом со мной сидела толстая вспотевшая женщина с корзиной, полной овощей, на коленях. С одобрения других пассажиров она забросала меня вопросами о моем происхождении, возрасте, семье, оставшейся в Италии; она спросила, кто ждет меня в кибуце, чем занимался мой отец, сколько он зарабатывал, почему не поехал в Америку, что я думаю о Тель-Авиве, почему выбрал сельскохозяйственную школу в Микве-Исраэль вместо гораздо лучшей школы в Кфар-Тавор, где учился ее дядя. Она дала мне множество советов, которых я не просил, поинтересовалась моими политическими взглядами и взамен сообщила о своих, обсудила мой случай с мужчиной, сидевшим напротив нас, три раза проверила, знает ли водитель, куда я направляюсь, и, наконец, вышла из автобуса в Реховоте, который сегодня — крупный научный центр, а тогда был всего лишь зеленым пятном с вкраплением белых домов между двумя языками песка.

Через какое-то время мы въехали на территорию кибуца через двое ржавых ворот, широко раскрытых над мелкой бетонной канавой с беловатой жидкостью. Автобус медленно проехал через канаву, чтобы продезинфицировать шины от ящура. Арабские пастухи не проверяли свои стада на ящур, и эта болезнь распространялась и на еврейский скот, приводя к немалой его смертности. Проехав дезинфекционную канаву, мы попали на грунтовую дорогу, которая, извиваясь между деревьев густой апельсиновой плантации, привела к лысому каменистому холму с рядом зданий на нем. Прежде всего мы увидели на правой стороне дороги мастерские, где ремонтировались разные сельскохозяйственные машины, увидели сварочные аппараты и мужчин в синих замасленных комбинезонах. Потом шли курятники и конюшни, а выше стояли выстроенные полукругами три типа жилищ. Сначала шли двухэтажные прямоугольные блоки с наружной лестницей в центре и балконами, расположенными один над другим, на каждом этаже было по четыре комнаты. На балконах росли цветы в разрезанных продольно бочках из-под нефти, торчали ручки метел, в деревянных ящиках хранилась всякая утварь. Ниже по холму располагались без особого порядка деревянные бараки с наклонными крышами, тоже поделенные на четыре комнаты, с открытой верандой, служащей складом для метел и ведер, где тоже стояли ящики, используемые для хранения рабочей одежды, и грязные башмаки, которые явно «просили каши». Кое-где видны были большие контейнеры, превращенные в «частные дома». Некоторые были покрашены снаружи, у одного из них окошко было занавешено, и он напоминал кукольный домик, другой окружала тропинка, вдоль которой были выложены выкрашенные в белый цвет камни и росли рядами цветы. Наконец, там было полно похожих на колокол палаток с центральным столбом, стенки которых были закатаны кверху для циркуляции воздуха, тем самым выставляя напоказ неопрятно заправленные железные кровати.