— Пойду приготовлю. Черный хлеб с сыром, без масла. Годится?

Я кивнула.

— Вы действительно ничего больше не помните? — Виктор перекинул ногу на ногу и провел рукой по вытертым вельветовым брюкам. Стали видны желтые носки. На левой подошве ботинка — дырка.

— Ничего. Мне снились сны. О детях. Я слышала, как они кричали. Как будто они тонули. А я не могла их найти. Было слишком темно.

— Хм… — Он наклонился вперед к столу, вынул свою недокуренную сигару из пепельницы и снова поджег ее своей «зиппо». У меня защипало в носу от запаха бензина.

— Ваша сестра очень беспокоится о вас. Она кое-что рассказала мне о вашей ситуации, и я боюсь, ее опасения оправдываются. Вы столько пережили за последние недели… Я, собственно, даже не знаю, что мне делать. Строго говоря, пациентов, у которых проявляются психопатические признаки, мы забираем в стационар. Но Анс и слышать не хочет об этом.

— Я не психопатка.

— Может быть и нет. Точно не могу судить. Но сегодняшней ночью вы представляли опасность для окружающих…

— Не знаю, говорила ли вам Анс, я нахожусь здесь, потому что мне кто-то угрожает.

— Вы предполагаете, кто бы это мог быть?

— Нет. Но он много знает обо мне. Кто-то, кто сильно меня ненавидит и считает шлюхой. Я думаю, он что-то мне подмешал…

— А как бы он смог это сделать?

— Откуда я знаю? Это должна выяснять полиция. Взять у меня кровь на анализ, взять образцы того, что я ела и пила.

— Да, да. Боюсь, однако, что у полиции на это нет времени.

— У них есть время, но они, так же как и вы, думают, что я сумасшедшая.

— Я совсем не думаю, что вы сумасшедшая. Я думаю, что на вашу долю слишком много всего выпало. Что вам нужно с кем-то поделиться этим и, может быть, попринимать лекарства, чтобы немножко успокоиться. Вот и все.

Я встала. Я вдруг почувствовала страшную усталость.

— Вы что, думаете, кто-то хочет вас уморить прямо в этом доме?

Виктор сложил руки за голову и откинулся назад, зажав в рыхлых губах свою влажную сигару. Я посмотрела на него и подумала, что никогда в жизни не легла бы на кушетку к такому психиатру. Он относится к тому типу мужчин, какой я ненавидела. Тип самодовольного спасителя. Он помогает другим, потому что от этого хорошо себя чувствует. Я хотела, чтобы он ушел и никогда больше не появлялся. Но он подтолкнул меня к мысли. Его вопрос, на который я не ответила, потому что боялась, что он посчитает меня совсем сумасшедшей, отрезвил меня. Только один человек имеет доступ в этот дом. Один человек, кто знает все о моем прошлом. Это же так логично.

Я покорно выслушала психологическую болтовню Виктора, пообещала ему глотать таблетки и с притворной благодарностью кивала, когда он умолял меня звонить ему в любое время дня и ночи. Через три дня он собирался прийти, чтобы посмотреть, как у меня дела и действует ли лекарство.

Анс обещала Виктору, что будет со мной. Мы пожали друг другу руки, и он по-дружески похлопал меня по спине. Анс обняла меня, я обещала ей пойти отдохнуть. Впервые за несколько недель я точно знала, что мне надо делать.

— Тебе уже лучше, мамочка?

Вольф вскарабкался мне на коленки и смотрел на меня огромными глазами.

— Ты мой милый… Маме просто приснился страшный сон. Мама так испугалась пожара…

— Я тоже! Мне снился огонь. Он меня догонял! И тут Мейрел меня разбудила и говорит, кто-то убивает маму. И что ты не с нами спала. И мы слышали, как ты плакала и нас звала. И я тоже заплакал, и Мейрел заплакала. А потом пришла тетя Анс и отвела нас в комнату к тому дяденьке.

Мейрел продолжала невозмутимо смотреть телевизор.

— Мне очень жаль, что все это случилось. Но все будет хорошо. Мама вас любит. Очень сильно.

Я потерлась носом о его щеку, пахнущую молоком и арахисом.

— Я тебя тоже, мам! И папу!

Он чмокнул меня в губы, вывернулся из моих рук и устроился рядом с Мейрел на диване.

В ванной я рассматривала свое тело. Руки, все в красных пятнах и царапинах. Левый глаз был почти закрыт лилово-синим яйцом со стороны виска, что сильно напоминало мне одного из персонажей «Звездных войн».

Я была похожа на мать. Загнанный взгляд, дрожащие руки. У меня была пена на губах. Как у нее в тот раз, когда ее впервые забрали в больницу.

Был душный вечер в августе. Мой отец работал на пляже. Оранжевое солнце низко висело над морем, дюны горели теплом, а отдыхающие сидели на песке, потягивая вино, в ожидании прекрасного заката. Мне тогда было пять, и Анс велела мне быстро позвать папу. Сама она осталась с мамой, которая весь день пряталась в подсобке. Она сидела там на табуретке, что-то бормоча, и перетирала целые коробки столовых приборов. Я уже несколько месяцев старалась держаться от нее подальше, я ее боялась. Она могла ни с того ни с сего вцепиться в меня и потащить за косичку на кухню, где устраивала мне головомойку за пятно на платье или черные полоски под ногтями. А то вдруг усаживала себе на колени, начинала гладить по голове и причитать: какая же я красивая девочка и как ужасно, как же это ужасно, что папа хочет со всеми нами расправиться. Тогда я вырывалась и со всех ног бежала к папе на пляж. С ним мне было не страшно. Он был большой, сильный и добрый.

По крайней мере, так мне казалось тогда. Это теперь я понимала, что он был мерзавцем, закрывающим глаза на болезнь жены и перекладывающим проблемы на старшую дочь. Но тогда я его обожала. Как его загорелые мускулистые руки одним движением поднимали над головой пляжные стулья, как отважно он нырял в холодную морскую воду, как строил беседки, как спасал бестолковых тонущих немцев. Он был моим героем.

Я услышала очень сильный удар, звон и жуткие отчаянные крики. Потом ко мне подбежала Анс, вся красная и перепуганная:

— Позови папу! Сейчас же!

— Зачем? Что случилось?

— Ничего! Быстро! Бегом!

Я помчалась по дощатому настилу, мимо плетущихся обгорелых туристов. Бежала по вязкому песку к синему домику, где папа пил пиво и смеялся с каким-то толстым мужчиной.

— Папа! Папа, скорее! Там что-то упало! Наверное, что-то с мамой!

Он вскочил и побежал, прямо в плавках, а я понеслась за ним. Солнце уже наполовину опустилось в море, песок был таким теплым.

В пансионе дверь подсобки передо мной захлопнулась. Меня прогнали. Я слышала, как мама визжит и швыряет все на пол, а отец тихо успокаивает ее. Анс вышла оттуда, побежала по лестнице наверх и вернулась со стаканом воды и белой коробочкой. Не говоря ни слова. Я спросила ее, что же случилось.

— Иди отсюда! — сказала она мне.

Потом папа унес маму наверх. Она лежала у него на руках как тряпичная кукла. Лицо у нее было распухшее и все в пятнах. Она дрожала, а губы у нее были в чем-то белом. Пена. Она смотрела сквозь меня, как будто на лице у нее была маска.