смотрящий, вор в законе. Не только у этого ребенка, это оказалось у каждого ребенка в детском доме. Приехала масса чиновников из Забайкальского края, включая бывшего губернатора. Меня вообще спрашивают: что так много машин приехало? Я говорю, знаете, тут такое ЧП случилось, ребенка малолетнего изнасиловали здесь в интернате. Мне говорят: вы знаете, у нас в каждой школе есть в Забайкальском крае столы для опущенных. Вот это все подтвердилось. То, что в каждой школе есть общак»[230]. Судя по описанию Комиссарова, в учебных заведениях воспроизводились тюремные взаимоотношения (в частности, происходило деление на тюремные «масти»); возможно, это происходило в виде игры.

О криминале в интернатах Забайкалья журналисты писали много; в частности, некоторые из резонансных событий, происходивших там, упоминались в параграфах I.1–I.2). В то же время даже в алармистских публикациях СМИ проскакивает информация об исчезновении уголовных практик среди школьников Забайкалья. Так, в видеосюжете НТВ сообщается, что «по словам [читинского] школьника, дань в воровской общак, как раньше, уже не собирают»[231]; в одной из публикаций местной газеты в 2017 году также отмечалось, что «грев» в Чите не собирают «последние лет пять — семь»[232]. Необходимо отметить, что некоторые публикации о криминальной обстановке в Забайкалье и соседних с ним областях сопровождались опровержениями [параграф VII.9].

* * *

Окном в этнографическую реальность стали для меня три интервью, взятых у молодых людей 1999–2000 годов рождения, выросших в Чите[233]. Все трое учились в одной из престижных центральных школ, двое и жили в центре города, а один — в окраинном районе КСК, который считается неблагополучным.

Интервью оставили впечатление, что Чита — спокойный город с малым присутствием криминала. Причем на это указывали интервью с жителями и благополучных кварталов центра, и окраинного КСК. Как показывает опыт исследований, если город сильно криминализован, это будет известно и юношам из спокойных районов, хотя бы на уровне слухов, рассказов, реальных и воображаемых конфликтов, в курсе которых молодые мужчины оказываются всегда. Но в Чите этого не было. Информанты не смогли назвать «опасных» районов. Они припомнили несколько уличных конфликтов, но систематического уличного насилия, которое можно было бы ожидать в «столице АУЕ», явно не было. Никто ничего не слышал о «смотрящих» по школам, не было и криминальных авторитетов, к которым надлежало обращаться по разным поводам, и «опущенных». Сосед информанта из КСК отправлял передачи своему отцу, который сидел в тюрьме, и иногда — другим заключенным, но делал это только сам, не принуждая к этому никого.

Компания одноклассников придиралась на улице к ровесникам, используя уголовные способы «разводки», но не стремилась довести дело до драки — действие имело игровой характер, не предполагало грабежа и физического насилия. Интересно, что об этом рассказал только один информант, тогда как другие (его одноклассники) были не в курсе; то есть данная провокативная деятельность была редкостью и не воспринималась как нечто значимое. О возможном разгуле криминала в прошлом тоже не упоминалось.

Что вспомнили — так это период моды на тематику АУЕ: тогда много об этом разговаривали; на стенах домов появилось граффити; вошло в привычку и закрепилось потом надолго шутливое приветствие «вечер в хату». Интересно, что время этой моды информанты определяют 2012–2015 годами. То есть период игровой увлеченности АУЕ в Забайкалье начался раньше, чем в России, где мода датируется концом 2016–2017 годом.

Таким образом, даже в Чите заметных криминальных традиций обнаружено не было. Видимо, за ними нужно было бы поехать в малые города и села региона, в исправительные учреждения и детские дома.

VI.3. Уличные группировки

Одно из социальных пространств, в котором активно происходит молодежная криминализация, — уличные группировки. Вопреки распространенному мнению, и в Советском Союзе, и в современной России они были редкостью. Знакомство с западной научной литературой показывает, что американские и европейские уличные группировки (gangs) значительно отличаются от уличных сообществ российских городов. Аналоги gangs при полевых исследованиях встречаются крайне редко. Исключение составляют города Среднего Поволжья, в которых на протяжении нескольких десятилетий действительно существовали мощные уличные группировки, которые отличались жесткой структурой (например, разбивкой на группы по возрастам), системой подчинения (младшие по возрасту подчиняются старшим), строгой дисциплиной, разработанным комплексом правил поведения и системой наказаний за нарушение этих правил. Наиболее известны группировки Казани, также они действовали в Набережных Челнах, Ульяновске, Альметьевске, Чебоксарах и других городах региона[234]; период максимальной активности этих группировок в прошлом, но в значительно меньшем размере они существуют и сейчас: например, 2020 год был объявлен МВД Татарстана годом борьбы с организованными преступными группировками[235].

Членство в группировках казанского типа, как правило, предполагало экстремальную деятельность на грани криминала. Для участников младших возрастов это были драки, избиения, в некоторых случаях разбой, а также исполнение поручений криминального характера со стороны старших. Некоторые из старших занимались бизнесом, в том числе преступным (связанным с рэкетом, шантажом, разбоем, угоном автомобилей и мотоциклов, торговлей наркотиками и др.). «Войны» между группировками, конфликты с правоохранительными органами, заказные убийства унесли множество жизней молодых людей с «улицы»; многие прошли через тюрьмы. Но можно ли рассматривать деятельность группировок казанского типа как проявление «движения АУЕ»?

Криминал уличных группировок заметно отличается от профессионального криминала, основанного на воровских традициях и тюремных понятиях. Светлана Стивенсон, рассматривая казанские группировки начала 2000-х годов, указала на коренные различия тюремных понятий и «пацанских» правил поведения, принятых в группировках. С одной стороны, «мировоззрение участников группировок во многом совпадает или коррелирует с моральными установками членов еще одного преступного сообщества — воров в законе. Те и другие разделяют схожие убеждения и часто говорят на одном языке»[236]. С другой стороны, участники уличных группировок, в отличие от профессиональных воров, «значимым образом включены в жизнь общества. Они вправе быть членами различных молодежных организаций и служить в армии; могут (…) официально работать, вступать в политические партии и даже иметь родственников в правоохранительных органах. (…) Группировка не только разрешает, но даже поощряет связи с правоохранительными органами — если только эти связи не используются для доносов на своих товарищей»[237]. Деятельность уличных сообществ встроена в легальную повседневную жизнь и в целом предполагает позитивную жизненную траекторию участников (работа, предпринимательство, получение образования, создание семьи)