По лицу Джеймса словно пробежала тень – похоже, он сдерживал гнев.

– Да.

– Тогда будь в два часа у старых рядов, где торгуют скотом. Здесь… многое происходит. Но если я смогу улизнуть…

– Я там буду, – поспешно заверила она.

Значит, что-то случилось. Нечто повернувшее изменчивый темперамент Джеймса в другое русло. Если она сможет достаточно быстро поставить паруса, возможно, удастся поймать этот внезапный порыв ветра.

Джеймс быстро сжал ее руки:

– Поставь печать на бумаги и спрячь где-нибудь. Смотри, чтобы другие не увидели.

– Я отдам их тебе завтра, – шепотом пообещала Мейкпис.

– Мне нужно идти… Остальные скоро начнут просыпаться. – Джеймс коротко обнял Мейкпис и слегка поколебался, глядя ей в глаза. – Мейкпис… что бы ни случилось, я приду за тобой. Обещаю. – Он стиснул ее плечи и поспешил назад, в темноту.

Времени терять нельзя. Рассвет уже спешил, и скоро в кухне появятся слуги. Мейкпис выскользнула в кладовую и достала из своего тайника восковую печать. Она была целой, только слегка выцвела и крошилась по краям.

Мейкпис хотелось бы просмотреть бумаги, узнать, какие документы в спешке схватил Джеймс, но солнце уже почти встало. Каждый раз, слыша скрип половиц, она представляла мистрис Гоутли, плетущуюся на кухню. Нагрев на огне нож, она приложила лезвие к плоскому основанию печати, а когда воск немного растопился, очень осторожно прижала печать к бумаге, так что теперь маленький пакет было невозможно развернуть.

Услышав отдаленное «тук-тук-тук» трости мистрис Гоутли, Мейкпис поспешила к одному из огромных засолочных корыт, в которых вялили мясо. Завернув пакет в тряпку, Мейкпис зарыла его в коричневатых кристаллах соли, рядом с каменным краем корыта. Ее сердце колотилось о ребра в муках надежды.

На следующий день дом казался покинутым. Одиноким. Пока другие слуги сплетничали, гадали и тревожились, Мейкпис с безмятежным видом занималась делами. И все это время думала, что, возможно, в последний раз моет эту кружку. Возможно, в последний раз приносит чай мистрис Гоутли. Она не ожидала, что эти мысли причинят столько боли. Привычки, места и лица со временем врастают в тебя, как древесные корни, ввинчивающиеся в каменные плиты тротуара.

Мейкпис надеялась снова поговорить с Джеймсом. Но судьба была против нее. Старый Кроу, управитель, ночью занемог, так что на плечи Джеймса легли дополнительные обязанности. Наконец ей удалось перехватить его во дворе и сунуть в руки замотанный в тряпку сверток, в котором лежали хлеб, сыр, тонкий ломтик ржаного пирога и бумаги с печатью. Джеймс с многозначительным видом взял у нее пакет.

Как и предсказала Мейкпис, убедить мистрис Гоутли послать ее с деньгами на ярмарку, чтобы купить поросят, пряности и другую снедь, оказалось совсем не сложно. Доверие подобно плесени, которая накапливается со временем в заброшенных местах. Довериться Мейкпис было уместно. Недоверие к ней было бы неуместным и утомительным. За эти годы Мейкпис буквально обросла безоговорочным доверием окружающих.

Никто, похоже, не обратил на нее внимания, когда она шла по двору с двумя большими, хорошо проложенными тряпками корзинами. Но, когда девочка выходила из ворот, ее догнал Молодой Кроу.

– Я слышал, ты направляешься на ярмарку? – спросил он с деланым безразличием. – Всегда хорошо иметь спутника на проселочных дорогах.

Мейкпис похолодела. Молодой Кроу не впервые выказывал готовность ее защищать. С тех пор как ей исполнилось тринадцать лет – достаточно, чтобы считаться легкой добычей для определенного рода мужчин, – он вел себя как ее своеобразный опекун. К своему стыду и неловкости, Мейкпис радовалась его покровительству, хотя знала, что им движут не симпатия и благородство. Он просто оберегал ценную собственность Фелмоттов. Очевидно, для него это важнее, чем ухаживать за больным отцом.

– Спасибо, – пробормотала она, стараясь выглядеть застенчивой, а не раздосадованной.

Они отправились на Пейлвичскую ярмарку, и, поскольку Молодой Кроу не отставал от нее ни на шаг, Мейкпис пришлось обходить лотки и покупать товары по списку старой кухарки. Но при этом она почти не сводила глаз с циферблата на часовой башне церкви.

Медведь не любил скопления людей, рыночный шум и запахи. Мейкпис безошибочно чувствовала его недовольство по боли, пронзавшей тело, и по спутанным обрывкам воспоминаний. Она припомнила, как вокруг стояли люди, как ухмылялись их насмешливые, безволосые, вопящие лица с широко открытыми ртами, как больно жалили злобно брошенные камни.

«Никто больше не сделает с тобой ничего подобного, – мысленно пообещала она медведю, сгорая от гнева и желания защитить. – Больше никогда, никогда. Я обещаю».

Когда на часах было почти два, она рискнула потерять Молодого Кроу в толпе. Пробралась к рядам, где раньше продавали скот, и стала ждать, спрятавшись за старым тисом.

Два часа. Четверть третьего. Половина третьего.

Джеймс не пришел. Возможно, какая-то неприятная случайность разозлила его и вызвала желание бежать. Теперь же какая-то другая случайность снова вернула ему хорошее настроение. Он блестяще выполнил задание или заслужил похвалу офицера ополчения. Теперь он среди товарищей, которых успел полюбить.

Он не придет.

Мейкпис почувствовала, как в груди что-то перевернулось. А вдруг это просто рвется сердце? Как такое происходит? Может, сердца разбиваются, как яйца, раскалываются и перестают биться? Но она ощущала только онемение.

«Возможно, мое сердце уже разбилось и больше никогда не станет прежним».

Без четверти три Молодой Кроу снова ее нашел. Она попросила прощения и продолжала униженно извиняться, пока самой не стало тошно. Угрюмый Кроу проводил ее домой.

Сердце девочки упало, когда впереди показался Гризхейз.

«Ну вот, ты опять здесь, – словно говорили серые стены. – Ты здесь навсегда».

Она снова вошла на кухню, где Длинная Элис взахлеб выкладывала мистрис Гоутли последние сплетни.

– Слышали?! Джеймс Уиннерш сбежал! Оставил записку, которую нашли только утром. Удрал, чтобы присоединиться к полку! Что же, чему тут удивляться! Все знают, как он злился, когда ему не давали уйти отсюда!

Мейкпис изо всех сил старалась принять бесстрастный вид. Значит, Джеймс сбежал… но не с ней.

– Он сказал тебе, что собирается сделать? – спросила ее Элис, как обычно безжалостная и остроглазая. – Ты всегда была его маленькой подружкой. Верно? Я думала, он делится с тобой всем.

– Нет, – отрезала Мейкпис, проглотив обиду. – Не сказал.

Он присвоил ее план, ее печать, ее помощь и уехал в новый, широкий мир, оставив ее здесь.

Следующие несколько дней Джеймс был главным предметом сплетен. За ним послали Белого Кроу, и большинство слуг считали, что скоро его привезут обратно. Однако на четвертый день стало ясно: что-то пошло не так. Молодой Кроу и другие слуги суетились и бегали повсюду, обыскивая дом и принося письма.