— Вы когда-нибудь кого-нибудь любили?

— Ну вот, начинается.

— Нет, я серьезно. Мне просто любопытно. Я хочу знать. У меня нет никаких тайных замыслов.

— Ну, а «при чем тут любовь? Да и что такое любовь? Эмоция, бывшая в употреблении»?

— При всем моем уважении к Тине Тёрнер, тут я с ней не согласен. Но вы уклоняетесь от моего вопроса.

— А вам-то какое дело?

— Я просто пытаюсь понять, как вы с вашим умом дошли до своего нынешнего состояния. Это не критика. У вас интересный ум. Только он немножко пугает меня — иногда.

— Да вы и половины моего ума не знаете.

— Вот как? И чем же занята эта невидимая половина? — улыбнулся Жук. — А! Вас ведь зовут Энджел — ангел. Значит, вот где разгадка? Значит, вы с сатаной… И давно вы с ним работаете в паре?

— Тихо, — сказала Энджел: на экране показались два врача в белых халатах, они уже шли к кафедре, ощерившейся множеством микрофонов. — Шоу начинается.

До сих пор слово «феохромоцитома» было известно в основном эндокринологам, онкологам и тем, кто имел несчастье заболеть этой болезнью. Спустя несколько часов после прозвучавшего сообщения невозможно было включить телевизор или компьютер, чтобы не наткнуться на очередного медика, рассказывающего во всех подробностях об этом заболевании.

Жук просидел все утро у разных экранов и мониторов, почти не шевелясь и не подавая голоса.

Пришла Энджел, цокая высоченными каблуками. Жук не шелохнулся. Тогда она наклонилась и легонько постучала костяшками пальцев по его голове:

— Тук-тук, есть кто-нибудь дома?

— Бедняга, — пробормотал Жук. — Ну надо же.

— Эй, Дебби Даунер! Хватит траура! Пора по коням — и в путь!

— Не надо, Энджел. Только не сейчас.

— Послушайте, да что это с вами, а? Разве опять Джона Кеннеди застрелили?

— А вам-то что?

— Вы становитесь слезливы. Надо мне было раньше вас раскусить.

Жук развернулся, крутанув кресло.

— Да что вы взъелись на меня? Мне что — нельзя ни минуты посочувствовать Его Святейшеству? У него же феохромоцитома.

— Что? Он же Далай-лама — разве нет? Значит, он перевоплотится.

Жук снова развернулся, опять уставился в монитор.

— Я столько прочитал о нем. У меня уже такое ощущение, будто я лично с ним знаком. Такой добрый, порядочный человек.

Энджел застонала и прокричала на всю «Военную комнату»:

— Слушайте, у нас тут плакальщик появился! — Сотрудники повысовывались из-за своих перегородок, как луговые собачки. — Принесите кто-нибудь швабру!

— Знаете, Энджел, — сказал Жук. — Иногда вы ведете себя совсем как…

— Увидимся в следующий вторник? Nolo contendere[31]. Ну, так что — вы собираетесь и дальше сидеть тут, проливая лужи слез, или оторвете задницу от кресла и попытаетесь помочь вашему доброму и приличному другу?

— Ах, вот как? Теперь вы, оказывается, желаете «помочь» ему?

— Быть может, это чересчур сложно для вашего понимания, однако попытайтесь настроить свои нейроны на работу, хорошо? Шафрановый Человек…

— Может, вы наконец перестанете его так называть?

— Простите. Его Святейшество посвятил всю свою жизнь попыткам расквитаться с мерзавцами, которые захватили и подчинили себе его страну. Следуете за моей мыслью? Молодчина. Вся его жизнь, все его старания, все его труды — ну, конечно, когда он не левитировал и не делал мандалы из ячьего масла или из чего там еще они…

— Они не левитируют, Энджел. Они медитируют. Поверьте мне.

— Хорошо. Не важно. И вот теперь у него выявлен рак. Феохромасайонара. И вы в упор ничего не видите. Мы ведь только что попали в огромную ванну с маслом.

— Он же умирает. Далай-лама — один из самых почитаемых людей на всей планете.

— Ну, может, вы уже прекратите сыпать этими словами — «почитаемый», «порядочный», и «такой-сякой пресвятой»? Я вполне допускаю, что он очень славный малый. Просто душка. Лама среди лам. В общем, я тащусь от него. Но я же и призываю вас: дадим ему шанс уйти с помпой. Придадим его смерти смысл. Жук, послушайте меня. Ведь это же в нашей власти — да-да, в наших маленьких жарких ладошках, — сделать его самым большим мучеником после Анны Франк. Даже бóльшим мучеником, чем Анна Франк. Неужели мне нужно нанимать специальный самолет, чтобы тот написал для вас все огромными буквами прямо в небе? Ведь мы теперь, считай, держим этих мерзавцев за их красные яйца! Все, что нам нужно, — просто чуть-чуть подналечь.

Жук подумал: Она права. Хотя жуткие вещи говорит, но права.

— Ладно, я готов.

Энджел погладила его по голове.

— Ну вот, какой смелый мальчик. А теперь посовещайтесь с доктором Смертью и откопайте мне какие-нибудь правдоподобные патогены. — И она проговорила, отлично подражая манере Слима Пикенса[32]: — Пора энергично взяться за дело. Нам нужно состряпать отличную ложь!

И она ушла, цокая каблуками. Потом остановилась, обернулась и погрозила пальчиком:

— Жук!

— Да?

— Но чтобы никаких панд. Обещаете мамочке?

— Ладно, ладно.

Жук стал совещаться с доктором Твентом.

— Ну, выкладывайте.

Твент снял очки и откинулся на спинку кресла.

— Феохромоцитомы. Так называют опухоли симпатической нервной системы. Они возникают, когда железы надпочечников производят избыток эпинефрина. Обычно…

— Джереми, — устало произнес Жук, — за последние четыре часа я выслушал всех мировых специалистов по феохромоцитомам, которые выступали по телевидению. Так что, можно сказать, теперь я знаю о феохромоцитомах абсолютно все. Я спрашиваю вас о другом: что могли подсыпать ему в йогурт наши пекинские друзья, чтобы оно вызвало у него эту самую феохромоцитому?

Твент нахмурился.

— Ничего.

— Я надеялся на другой ответ.

— Фео возникают не от яда, — пояснил Твент. — Как правило, они связаны с генетическими отклонениями и…

— Нет уж. От генетических отклонений мне пользы не будет. Я хочу, чтобы вы начали мыслить нестандартно.

Твент вдруг надулся.

— Это научный факт.

— Ну, тогда займитесь научной фантастикой. Я же не требую от вас диссертации.