Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Твент задумался.
— Теоретически? Ну, они могли бы подсунуть ему нечто такое, что могло бы усугубить уже развивающуюся фео.
Жук усмехнулся.
— Ну вот, дело сдвинулось с мертвой точки. Превосходно. Продолжайте. Я благоговейно жду.
— Это всё. Всё.
— Хорошо. Но это ведь прежде всего означает, что китайцы уже знали о его диагнозе, верно?
— Ну да. Очевидно.
— А откуда бы они об этом узнали? Значит, нам следует предположить, что они прокрались к нему в римскую больничную палату посреди ночи, одетые как ниндзя, запихнули его в мешок и засунули в агрегат для МРТ, после чего снова положили в кровать и ушли — забрав с собой данные МРТ?
— Да им не нужна была бы МРТ.
— Да? Почему? Расскажите подробнее.
— Они бы взяли суточную мочу. Не забывайте — врачи искали у него яйца глистов. Но если бы они проверили его мочу на содержание метанефринов и катахоламинов, то обнаружили бы уровень, который указывает на фео. — Тут лицо Твента сделалось озадаченным. Он сказал: — Но тогда я не понимаю — если учесть такой малый временной промежуток, — то почему врачи в Риме не выявили у него эту болезнь?
Жук задумался.
— Ну… они… гм… Погодите — они подменили его мочу — взяли чью-то еще. — И пожал плечами. — Почему бы нет?
— Очень маловероятно. Это ведь не простая клиника. Это больница, куда кладут Пап. Вряд ли они так халатно поступили бы с мочой Далай-ламы. Да, и еще: они там делают рентгеновский снимок и говорят о каком-то потемнении. А потом делают еще один снимок и говорят, будто оно исчезло. И валят всю вину на глистов. Или на несвежего моллюска.
— Давайте не будем уклоняться от версии с подменой мочи. Пускай это будет гипотезой.
— Но надо понимать, что это абсурдная гипотеза, — сказал Твент. — Впрочем… вы же сочиняете триллеры.
— Да, я романист. Но я бы не назвал свои романы триллерами.
— А вы… э… публиковались?
— Я жду завершения последнего романа моей серии. И тогда, пожалуй, я опубликую их все вместе, сразу. Это будет тетралогия.
— Как?
— Тетралогия. Цикл из четырех романов.
— А разве это не квартет называется?
— Может, лучше вернемся к нашему делу? Ладно. Итак, давайте представим себе, что у китайцев там, в больнице, есть свой «крот». И вот, они подменяют мочу Далай-ламы на мочу другого больного, который отравился несвежим моллюском. В этом нет ничего неправдоподобного.
Твент внимательно смотрел на него.
Жук продолжал развивать свою гипотезу:
— Таким образом, китайцы узнают, что он болен. Что у него фео. Но больше-то никто не знает! Вы говорили: человеку, больному фео, можно дать что-то такое, что может вызвать ухудшение, от чего фео сразу обострится?
— Теоретически — да. Целый ряд веществ. Некоторые токсины. Сыр.
— Сыр? — переспросил Жук. — Правда?
— В сыре полно тирамина. А от него фео дала бы серьезные осложнения. Среди симптомов были бы такие: сильное сердцебиение, обильный пот, боль в брюшине, увеличение сердечной мышцы, ретинальное кровотечение. — Твент повернулся к компьютеру и уткнулся в какой-то текст. — Часть этих симптомов действительно совпадает с теми, с которыми его госпитализировали.
Жук погрузился в раздумья.
— Ну, не можем же мы отправить мамочку на телевидение с заявлением, будто его пытались отравить стильтоном или чеддером. Эх, жаль, — вздохнул Жук. — Но… сыр? Как это будет звучать? Убийство с помощью сыра?
— Ну, есть и другие пусковые механизмы. Амфетамины.
— Да? Хорошо. Отлично. Значит, СПИД. Это явно лучше, чем сыр.
Раздалось цоканье каблуков — это возвращалась Энджел.
— Ребята, вы продвигаетесь геологическими темпами. Что скажете?
И они изложили ей версию со СПИДом.
Энджел поморщилась.
— Мне бы очень-очень хотелось вообще не упоминать ни о какой моче Далай-ламы.
— Но это очень правдоподобная реконструкция событий, — возразил Жук.
— Жук, оставьте это для своих романов.
— Да что с вами со всеми сегодня? Можно подумать, романист — это инвалид какой-то, да?
— Подождите, — сказала она. — Забудьте про яд. Забудьте про мочу. Все это нам не нужно. Разве вы не видите? Он умирает.
— Видим. Ну и?
Энджел усмехнулась, совсем как ведьма:
— Ну и. Подумайте хорошенько. Что сейчас произойдет?
— Ну, — сказал Жук, — наверное, его привезут в США для лечения. В Кливленд — там лучшие врачи. Или в Слоун-Кеттеринг.
Энджел проговорила нетерпеливо:
— Ну да, да, но разве это что-то изменит? Ну, может, продлит ему жизнь на несколько месяцев. Ведь, если верить прогнозам, он, считай, уже покойник?
— Да, так говорят.
— Ну, вы, ребята, что-то очень туго сегодня соображаете.
— Ладно, — сказал Жук. — По древней тибетской традиции, вначале они должны обратиться к оракулу Нечунга. А затем начинаются поиски новой реинкарнации живого Будды, после чего…
— Знаете, — прервала его Энджел, — иногда это очень тяжело — быть самым умным человеком в комнате. Выбросьте вы все это из головы. Он захочет умереть на родине. На родине! Слышите? В Тибете!
— Вот оно что… Ну да, — сказал Жук. — Ну и ну.
— И что, по-вашему, ответит на это Пекин?
— Ну, что-то такое, что в переводе с китайского значит: «Ни в коем случае!»
— Вот именно. Эти красные ублюдки даже не позволят несчастному сукину сыну вернуться на родину, чтобы мирно умереть там. — Энджел радостно потерла руки. — Ребята, мы только что получили в руки сразу все старшие карты — от десятки до туза!
Она поцеловала в лоб и Жука, и Твента и зашагала прочь, прокричав им напоследок:
— Я бы с вами даже переспала — но я не сплю с помощниками!
— Похоже, мамочка довольна, — заметил Твент.
Жук пожалел о том, что версия с отравлением оказалась невостребованной — это после такой-то проделанной работы! Ну, раз так, тогда он вплетет ее в сюжет своего романа.
— Все в сборе, товарищ президент, — возвестил Ган, открывая дверь секретного конференц-зала под Чжуннаньхаем.
Президент Китайской Народной Республики вошел в зал. Он кивнул, адресуя коллективное приветствие всем восьмерым членам Постоянного комитета Политбюро. Сейчас не тот момент, чтобы обмениваться рукопожатиями и любезностями с каждым.
На кивок президента Фа не ответили двое: министр Ло и генерал Хань. Ло даже не потрудился оторваться от лежавших перед ним бумаг. Генерал Хань, как обычно, смерил Фа снисходительным, почти презрительным взглядом. Фа несколько раз совершал сознательные попытки установить с генералом добросердечные отношения; Хань же уклонялся от этих приманок, как старый, ожиревший карп, спокойный и равнодушный, — царь в собственном пруду. Он всегда вел себя с нарочитой простотой и грубостью, разыгрывая бесхитростного вояку-пролетария, непоколебимо преданного народу и партии. При ближайшем рассмотрении Фа находил эту личину не вполне убедительной. Генерал обнаруживал странную осведомленность в таких специфических областях знания, как болгарские вина, мурены и яйца Фаберже. Он способен был цитировать (по-китайски) — причем в довольно утомительных количествах — целые номера из выступлений Дина Мартина и Джерри Льюиса — американского дуэта комиков 1950-х. Позже он признавался своей наперснице, что повторение в уме именно этих номеров — а отнюдь не 427 мыслей председателя Мао[33]— помогло ему не сойти с ума, когда он сидел в удушливой тюремной камере в годы «культурной революции». Как и многие китайцы, жестоко пострадавшие в ту тяжелую пору, он до сих пор способен был испытывать чреватое когнитивным диссонансом почтение к человеку, который когда-то жестоко втоптал его в грязь. И в этом смысле он был хорошим солдатом. В 1979 году, во время карательного вторжения Китая в Северный Вьетнам, он командовал пехотным полком китайской Армии Народного Освобождения (АНО), а десятилетием позже возглавил другую кровавую усмирительную акцию — операцию на площади Тяньаньмэнь. Ходил слух (никогда не звучавший громче шепота), будто в числе демонстрантов был — и с тех пор бесследно исчез — родной сын Ханя, с которым у него складывались напряженные отношения.