Внешность Абрахама Вудхала служила ему лучшей защитой от всевозможных подозрений. Он никак не походил на шпиона – эдакого бодрячка и шустрого малого, как его себе представляли многие. Лицо у него было серым, руки дрожали, голос звучал боязливо, и он никогда его не повышал. Он всегда опасался, что его заговорщическая деятельность может быть раскрыта, и, если какой-нибудь незнакомец удостаивал его повторного взгляда, сердце его, как говорится, уходило в пятки. Только собрав в кулак всю свою волю, он осмеливался навещать вражеские опорные пункты, чтобы оценить их расположение и численность гарнизонов. Строгий взгляд или окрик часового заставляли его немедленно поворачивать обратно и торопливо забираться в собственную постель. Его боязливость была заметна даже в переписке с Талмеджем.

«Прошу вас немедленно уничтожать каждое мое письмо сразу же после его получения, – умолял он. – Ведь благодаря непредвиденной случайности оно может попасть в руки противника, выдаст меня и приведет в тюрьму, прежде чем меня предупредят об опасности. Будьте, пожалуйста, осторожны».

Страх, что письма могут его выдать, был устранен благодаря изобретению чернил для тайнописи – симпатических чернил неким Джеймсом Джеем в Лондоне, формула которых не открыта до сих пор. После написания текст становится невидимым даже на самой белой бумаге. Прочитать же написанное можно, используя специальную жидкость (наносится на бумагу обычно мягкой кисточкой).

Однако и применение тайнописи не избавляло полностью от нервозности Вудхала. Появление в соседней комнате гостиницы «Андерхилл» (у подножия холма) английского офицера приводило его чуть ли не к нервному срыву. С Остином Роэ он всегда говорил только шепотом. Когда однажды, сидя в своей маленькой комнатке на мансарде, он писал очередное донесение, дверь за его спиной внезапно с шумом распахнулась. Вскочив, он опрокинул столик, разлив дорогостоящие симпатические чернила. Оказалось, что в комнату вошла его сестра Мэри. Случай этот настолько отразился на состоянии его здоровья, что он временно вообще прекратил работу, о чем Талмедж доложил Вашингтону.

Группа Калпера в ту осень стала постепенно и осторожно расширяться. Вудхал привлек к подпольной деятельности своего шурина Амоса, который имел хорошую возможность получать информацию из беспечных разговоров своих английских постояльцев. Уильям Робинсон, известный в городе коммерсант, считавшийся роялистом, присылал Вудхалу время от времени письма, содержавшие военную информацию. Иосиф Лоуренс, друг Робинсона, докладывал о передвижениях войск противника на территории Лонг-Айленда.

Вудхал понимал, что его долгие отлучки из дома могут вызвать подозрение, и он решил найти человека, который заменит его в Нью-Йорке. Таковым оказался квакер из Ойстер-Бея, коммерсант Роберт Таунсенд, который по своим делам свободно передвигался по всему побережью и мог следить за маневрами британского флота.

Совместно с Генри Окманом он организовал торговое общество, и они открыли в доме 18 по Смит-стрит, в одном квартале от его собственного дома, магазинчик по продаже сушеных продуктов. Это была необходимая мера предосторожности, ибо связники могли заходить туда, не вызывая ни у кого подозрения.

Таунсенд постепенно входил в свою новую роль, поскольку поначалу колебался между чувствами вины и обязанности. Он был весьма серьезен, хотя ему совсем недавно исполнилось двадцать пять лет, одевался в истинном квакерском стиле и завязывал каштановые волосы в пучок на затылке. Лицо его миловидным назвать было трудно: нос типичный для Таунсендов, подбородок раздвоенный, под глазами постоянные черные круги как от вечного недосыпания, глаза же мягкие и задумчивые – не холодные и оценивающие, как у полковника Джона Андрэ и не светящиеся фанатизмом, как у Натана Хейла. Редкая его улыбка навевала мысль о робости и сентиментальности.

Остин Роэ, напротив, был бесстрашным человеком, а его напыщенная манера разговора обезоруживала даже постовых. Он безупречно держался на коне, заметно превосходя Поля Ревера, и неоднократно преодолевал расстояние от Сетокета до Нью-Йорка и обратно в сто шестьдесят километров по местности, кишевшей бандитами и патрулируемой королевскими драгунами. Его жена Катерина спросила как-то мужа по возвращении, не было ли у него каких-либо трудностей.

– Ничего особенного, любовь моя, – ответил он безразличным тоном. – Разве только две маленькие дырки в моей шляпе.

Обычно он привязывал коня около магазинчика Окмана и врывался в него, покрытый дорожной пылью. Достав из кармана записку Джона Болтона, протягивал ее Таунсенду:

– Прошу вас вручить предъявителю сего полпачки писчей бумаги, как и в прошлый раз.

Таунсенд запаковывал и опечатывал бумагу, Роэ платил и выходил из магазина. Тогда Таунсенд незаметно покидал лавку через заднюю дверь и спешил в гостиницу, где его уже ожидал Роэ. Оба поднимались в мансарду в бывшую комнату Вуда. Там Роэ обрабатывал записку Болтона специальным раствором. Прочитав появившийся между строк текст, Таунсенд осторожно распаковывал купленную в магазине бумагу, писал симпатическими чернилами ответ на запрос генерала Вашингтона на одном из листов и клал его обратно в пачку на обусловленное по счету место. Затем снова опечатывал пакет. Роэ укладывал его вместе с другими покупками в седельную сумку и направлялся в обратную дорогу.

Роэ договорился с Вудхалом, чтобы его корова паслась в общем загоне, и по вечерам ходил ее доить. Чтобы не встречаться лишний раз с ним, он прятал припасенный лист бумаги в закопанный в определенном месте луга деревянный ящичек, и тот забирал донесение попозже.

Калпер-сеньор запирался, обрабатывал ответ Таунсенда, переписывал текст и присоединял его к подготовленной для отправки информации. Когда на другой стороне бухты у дома Анны Стронг на бельевой веревке появлялась черная нижняя юбка и несколько носовых платков, это означало место, куда должен приплыть на рыбацкой лодке ночью Калеб Брюстер. С наступлением темноты Вудхал отправлялся к обусловленному месту встречи, передавал информацию, и Брюстер плыл в Коннектикут через так называемый чертов пояс, где каждую минуту мог столкнуться с баркасами противника. В Феарфилде он вручал донесение Талмеджу, которое затем по цепи (всадники стояли наготове через каждые 25 километров) попадало в ставку Вашингтона у Гудзона.

Такой путь доставки информации занимал много времени и подчас снижал ее ценность. 29 июня Калпер-юниор доложил Талмеджу из Нью-Йорка:

«Вчера мне сообщили, что два британских полка, в которые вошли подразделения полковника Фаннинга и роялисты, выступили из Род-Айленда на Уайтстон, куда должны прибыть сегодня. Информация эта вполне достоверна, так как исходит от человека, продвигавшегося вместе с ним. Он предполагает, что они намереваются совершить рейд в Коннектикут в ближайшее же время».

Вудхал от себя приписал:

«Обращаю ваше внимание на то, что в ближайшее время возможен рейд противника в Коннектикут. Предполагаю, что он будет сопровождаться грабежами. Проявите бдительность».

Но это предупреждение опоздало. Майор Талмедж находился с сотней человек в сторожевом охранении у церкви в населенном пункте Паундридж неподалеку от Бедфорда. На рассвете легкая кавалерия лорда Роудона с отрядом пехоты атаковала их позиции. Противник численно превосходил американцев, и Талмедж отдал приказ отходить. Англичане захватили почти все снаряжение, лучшего коня Талмеджа и большую часть его багажа, в котором были деньги и секретные указания Вашингтона, которые предназначались Калперу. В одном из писем было сказано: