Проснулся я рано утром, когда в окно брызнули первые лучи солнца. Шесть часов, а уже невыносимо жарко. Мама лежала на матрасе Аны, свесив ноги с кровати и шумно дыша, на ней была все та же линялая юбка-платок и светло-коричневая рубашка. Я потряс сестру за плечо, чтобы ее разбудить. Она не выспалась. Мы кое-как собрались в школу. Оба молчали. Я делал вид, что ночью ничего не слышал. Папа повез нас в школу, а мама все спала.

Когда я вернулся, она опять сидела на террасе. Уставясь на осиное гнездо. Глаза у нее были красные, волосы растрепанные. Рядом на табуретке стоял бокал пива, в нем струйками бежали вверх пузырьки. Я поздоровался и ответа не ждал.

Обедали раньше обычного. Небо угрожающе хмурилось. Воздух пропитался влагой. Палящий зной. Мы с папой сидели полуголые. Я топил в супе насосавшихся крови москитов. Было слышно, как проносятся над домом летучие мыши. Они срывались с хлопковых деревьев в центре города и летели пировать на папайи, которые росли у озера Танганьика. Ана клевала носом после бессонной ночи. Сквозь стеклянную дверь гостиной я видел на террасе маму — неподвижную мрачную тень.

— Габи, пойди зажги свет снаружи, — попросил меня папа.

Заботливость, которую он проявлял к маме, умиляла меня. Он все еще ее любил. Я щелкнул выключателем, неоновые лампы замигали, и осветилось мамино лицо. Совершенно пустое.

Ночью разразилась гроза, ливень сотрясал железную крышу. Растрескавшаяся земля у нас в тупике превратилась в огромную лужу. Вода заполнила все ямы и канавы. Молнии прорезали небо, на миг освещая нашу комнату и выхватывая из темноты мамину фигуру, склонившуюся над постелью Аны. Мама ее разбудила и снова рассказывала про пятна на полу. Глухим, леденящим голосом. От нее разило перегаром на всю комнату, даже я чувствовал эту вонь. Если Ана не отвечала на вопросы, мама нещадно трясла ее, а потом просила прощения и шептала ей на ухо нежные слова. Между тем за окном вокруг белых неоновых ламп истерично мельтешила туча вылетевших из земли крылатых термитов.

Мы живы. Они мертвы. Этого мама принять не могла. Она была не более безумна, чем весь мир вокруг нас. Я не сердился на нее, но боялся за Ану. Теперь каждую ночь мама заставляла ее окунаться вместе с собой в кошмарные видения. Надо было спасти сестру, спасти нас обоих. Я хотел, чтобы мама ушла, оставила нас в покое, не загромождала наши головы ужасами, которые сама пережила, позволила бы нам мечтать и на что-то надеяться в жизни. Я не понимал, почему мы тоже должны мучиться.

Я пошел к папе и все ему рассказал. Немного приврал — преувеличил мамину жестокость, чтобы заставить его что-то сделать. Он рассвирепел и был очень резок, когда стал объясняться с мамой. Разговора не получилось. У мамы осталось больше энергии, чем мы думали. Она превратилась в фурию с выпученными глазами и пеной на губах. Выкрикивала что-то бессвязное, ругала нас на всех языках, обвиняла французов в том, что они потакали геноциду. Набросилась на Ану, схватила ее за плечи и принялась трясти как пальму:

— Ты не любишь свою мать! Предпочитаешь этих двух французов, убийц твоей родни!

Папа попытался вырвать Ану из маминых рук. Она обомлела от страха. Мама впилась в нее ногтями, царапала кожу.

— Габи, помоги мне! — крикнул папа.

Но я прирос к полу и не мог пошевельнуться. Папа отодрал по одному мамины пальцы. Но, едва выпустив добычу, мама повернулась, схватила с низенького столика пепельницу и швырнула Ане в лицо. Удар пришелся в надбровную дугу, хлынула кровь. После минутного замешательства папа отнес Ану в машину и рванул в больницу. Я тоже выскочил из дому, забился в наш «фольксваген» и решил отсидеться там до ночи. Когда вернулся, мамы дома не было, она исчезла. Папа и Жак искали ее, день за днем рыскали по городу, обзвонили маминых родственников и друзей, больницы, отделения полиции, морги. Все без толку. Я чувствовал себя виноватым из-за того, что хотел, чтобы она ушла. Жалкий трус, эгоист. Выстроил крепость из своего благополучия, часовню — из неведения. Хотел, чтобы ничто не омрачало мою жизнь, в то время как мама, рискуя своей, отправилась искать родных прямо в ад. Она бы поступила так же ради нас с Аной. Не колеблясь ни минуты. Я это знал. И я любил ее. Теперь она исчезла, унеся с собой свои раны, а нам оставив наши.

Ана лежала на террасе на полу, вокруг были разбросаны цветные карандаши и фломастеры, она рисовала: горящие города, солдат с оружием, окровавленные мачете, разорванные флаги. Вкусно пахло блинами. Протей их пек на кухне под орущее радио. У моих ног мирно кемарил пес. Время от времени он просыпался и судорожно грыз свою лапу. Вокруг его морды кружили зеленые мухи. Я сидел на мамином любимом месте и читал книгу «Мальчик и река», которую взял у мадам Экономопулос. И вдруг с грохотом отлетела железная цепь на воротах. Я встал и увидел, что по аллее к дому идут пять человек. У одного в руках был «калашников». Он и велел нам выходить из дома. Протей поднял руки, мы с Аной тоже. Нам приказали встать на колени, руки за голову.