На дворе был 1772 год, наследник Павел достигал совершеннолетия. Панин все еще лелеял мысль, что если Екатерина не отдаст трон сыну, то хотя бы сделает его соправителем. Наверное, Панин рассчитывал на какую-то личную выгоду, но главным было другое – он искренне любил своего воспитанника и считал, что допуск Павла к трону не только справедлив, но и полезен отечеству. И для Панина это были не пустые слова. А здесь Орлов все время путается под ногами и не отходит от императрицы. А за Григорием Орловым стоят братья, а за братьями стоит гвардия – капризная и обидчивая. Мало ли что она выкинет в случае неудовольствия. Услать бы любимчика Орлова куда-нибудь подальше, смотришь, и замену ему можно будет найти.

Итак, императрица хотела мира, мира хотел и главнокомандующий Румянцев, он жаловался на нехватку солдат, отсутствие пополнения, плохое снабжение, лошадей мало, фуража нет, ну, как обычно, хоть и воевали успешно, но устали люди. Австрия тоже успела повоевать, потерпела поражение и быстро замирилась с турками. Те дали при замирении большую субсидию, а потому надеялись, что Австрия начнет войну с Россией, то есть со своими фактическими союзниками. Англия грозила России войной в случае, если мы не откажемся от Очакова. Сами турки тянули время и не торопились с замирением.

России нужен был мир на выгодных условиях. Мы согласны были вернуть туркам уже завоеванную нами Волахию и Молдавию, но требовали свободного плавания и торговли по Черному морю, денежной компенсации, уступку города Азова с уездами. Камнем преткновения был Крым и связанное с этим вопросом условие: «чтоб все татарские орды, обитающие на Крымском полуострове и вне его признаны были вольными и независимыми». Сами «крымские орды» на этом не настаивали, но кто их слушал. У Екатерины были свои виды на Крым. Ее можно понять.

Неизвестно, кем была выдвинута идея направить Григория Орлова для мирных переговоров с турками. Не исключено, что к этому приложил руку сам Панин. Долго договаривались, где проводить мирный конгресс – Бухарест не подходит, там будет слишком много интриг, против Измаила выступали турки, там, вишь, слишком сыро и комаров много. Остановились на маленьком городке Фокшаны. Заседание наметили на июнь 1772 года. Уполномоченными с русской стороны были граф Г.Г. Орлов и освобожденный из стамбульского плена А.М. Обрезков, наш посланник в Турции.

Вооруженный инструкцией Екатерины, Орлов выехал из Царского села 25 апреля 1772 года и направился с посольством на юг. Он ехал полный надежд. Успехи брата Алексея вдохновляли на решительные поступки. Орлов прибыл в Яссы, где размещался главный штаб русской армии и стал ждать развития событий. Вскоре его энтузиазм несколько поугас. Прошел май, наступил июнь, а турецкие послы все еще находились в Стамбуле – ждали изменения обстоятельств в свою пользу. Не дождались, и в конце июля прибыли в Фокшаны. С ними приехали представители Австрии и Пруссии. Орлов сразу заявил, что хотел бы вести переговоры без этих двух государств, посредники ему не нужны. Его заявление попросту не было услышано.

С турецкой стороны выступали Осман-эфенди и Язенджи-заде. Переговоры шли туго. Как и предполагалось, самым трудным был вопрос о Крыме. «Независимость татар по нашему закону вещь непозволительная, – твердили турки. – Мы имеем приказание кончить этот вопрос деньгами». Орлов продолжал настаивать на своем, помня инструкцию Екатерины. Прусский министр не мешал переговорам, австрийский же только и делал, что вставлял палки в колеса – он был на стороне Турции.

Надо еще учесть, что Румянцев и Григорий Орлов принадлежали, как говорили при дворе, к разным партиям. Орлов-Чесменский и Румянцев-Задунайский никак не могли поделить общую победу. Алексей Орлов неоднократно упрекал Румянцева в медлительности, нерешительности, а Румянцев невзлюбил победителя при Чесме уже за то, что он был братом фаворита. А уж сам Григорий Орлов был для Румянцева человек «случайный», как бы пустое место. Откуда-то возникла устойчивая легенда, что Григорий Орлов ехал в Фокшаны, чтобы оттеснить Румянцева, встать самому во главе армии и двинуть на Стамбул, то бишь Константинополь. Во всяком случае, Румянцев в эту легенду верил, а потому боялся Орлова и никак не помогал ему в мирных переговорах.

Две конференции прошли в пустых разговорах, дело ни на йоту не сдвинулось с мертвой точки. Орлов написал в Петербург, прося указаний. Никакого ответа. Тогда он прервал переговоры и уехал в Яссы, дабы ждать там дальнейших распоряжений. Горячий был человек, что и говорить, а дипломатия – вещь деликатная.

3 сентября пришло письмо от императрицы: «Ее величество одобряет решение Орлова и оставляет на его волю, если он еще в армии находится, продолжить вверенную ему негоцию по ее возобновлении и употребить себя, между тем, по его звании в армии под предводительством маршала Румянцева». В этом письме угадывается почерк Панина, он был горячим сторонником Румянцева. Но Орлов не продолжил «вверенную ему негоцию», он вдруг все бросил и уже 21 августа поскакал в Петербург.

Все исследователи в один голос пишут (и я с ними согласна), что главным побуждением к столь странному поступку были дошедшие сведения, что императрица в его отсутствие, а оно длилось почти четыре месяца, «перенесла свое расположение на другой предмет». Во дворце рядом с государыней, словно ниоткуда, появился конногвардейский поручик Васильчиков. Это был серьезный удар, который, с точки зрения Орлова, ни с турками, ни со всей этой дипломатической возней не шел ни в какое сравнение.

Панин писал Обрезкову, который теперь один должен был присутствовать на очередном конгрессе с турками: «Сердечно сожалею, мой любезный друг, о настоящем вашем положении, видя из последних донесений ваших, что новозародившееся бешенство и колобродство первого товарища вашего (читай – Орлова) испортили все дело». Далее он уверяет Обрезкова, что императрица относится к нему по-прежнему хорошо и все понимает, а сам Панин надеется, «что вам не будет больше нужды его (Орлова) мечтательные мысли столь уважать, как прежде, ибо его случай совсем миновался».

Были, были «мечтательные мысли» – это воздушные замки Екатерины о спасении христианского мира с помощью русского оружия. Орлов всегда был рупором императрицы и защищал эти идеи со всей страстностью, недаром в каком-то разговоре Орлов грозил Румянцеву виселицей, да ведь чего не выкрикнешь в запальчивости. А здесь и мысли предала, и со двора выгнала.

И не будем забывать, что «колобродство» было подстроено, а бешенство организовано – слова Панина отдают чистым иезуитством. Бытует мнение, что Панин способствовал возвышению нового фаворита, чуть ли не за ручку привел под очи императрицы красавчика Васильчикова. Но такое поведение совсем не в духе сибарита и умницы Панина. Другое дело, Васильчиков в роли «припадочного человека» был не только не опасен, но мог стать полезен, и Панин, как говорится, «держал руку» нового фаворита. Главное, что фавор Григория Орлова ушел за горизонт.

Хорошо, Орлов уже не мальчик, 38 лет, он не должен вести себя как получивший отставку подросток. Но и для зрелого мужчины его поступок необъясним. Это была не политическая, а житейская история. Он более десяти лет состоял, как теперь говорят, в гражданском браке с женщиной, которая его предала.